Робер де Клари, которому мы обязаны детальным описанием церемонии коронации, был всего лишь захудалым пикардийским рыцарем, "фьеф" которого, расположенный в Клари-лес-Пернуа, в диацезе Амьена, заключал в себе только шесть гектаров земли. Он состоял в пехтуре того похода, одним из руководителей которого был Жоффруа де Виллардуэн. К счастью, они оба оставили нам свой рассказ о нем, что дает представление об одних и тех же событиях и генерала, и солдата.

Что касается описания коронации, то солдат в этом явно берет верх. Виллардуэн лишь кратко упоминает, что Балдуин Фландрский, избранный своими товарищами по оружию с общего согласия венецианцев и франков, после провозглашения императором в полночь перед армией был коронован "к великой радости и чести в церкви Святой Софии" и что "много богатой одежды было пошито для этой коронации". А Робер де Клари, простой солдат, которому повезло присутствовать на уникальном зрелище, был им ослеплен, и сумел, передавая воспоминания, отметить все детали, как репортер нашего времени. Его отчет, почти кинематографический по последовательности действий и жестов, нужно лишь только переложить, чтобы придать ему темп прямого радиорепортажа о коронации. Об этом можно судить по этому отрывку, где прошедшее время заменено настоящим:

"Император подходит к алтарю, он становится на колени, с него снимают плащ, затем паллиум, и он остается в простой котте; золотые пуговицы на котте спереди и сзади расстегивают, и когда он остается обнаженным по грудь, приступают к миропомазанию. После миропомазания застегивают пуговицы котты, надевают на него паллиум и плащ, который застегивают на плече. Когда его одели, два епископа берут с алтаря корону, к ним присоединяются другие епископы, и все вместе, взяв корону, они ее благословляют, освящают и возлагают ему на голову; затем ему на шею вешают очень дорогой камень в оправе, за который император Мануил заплатил шестьдесят две тысячи марок.

Коронация завершилась, его усаживают в высокое кресло; он остается в нем, пока поют мессу; в одной руке он держит скипетр, в другой золотую державу с маленьким крестом наверху; надетые на него украшения стоят больше, чем сокровища могущественного короля. Месса закончилась, и к нему подводят белого коня, на которого он садится; бароны провожают его до дворца Буколеон, и там они усаживают его на трон Константина. И, сидя на троне Константина, он принимает оммаж от всех в качестве императора; греки, присутствующие во дворце, также оказывают ему почтение как своему святому императору".

Вот что в действительности должно было поразить толпу франков и греков, и самих баронов столь же, как и народ: граф Фландрии на троне Константина. Весь престиж Рима, Греции, Юстиниана и многих веков рафинированной цивилизации, которую символизировало его имя, само воплощение светского меча, надежда и искушение христианского мира со времен Константина – все это олицетворяла та корона, которую епископы возложили на голову Балуина Фландрского.

Итак, ситуация круто изменилась. При подходе крестоносцев первого похода византийский император задумал воспользоваться ими, чтобы вернуть потерянные земли, и отсрочки, навязывавшиеся Готфриду Бульонскому под стенами Константинополя, не имели иных причин, кроме дипломатии Алексея Комнина, озабоченного, прежде всего, обеспечением себе выгод без всякого риска от будущей экспедиции. Позднее византийцы обманулись в своих расчетах и проявили себя ненадежными союзниками, не упускавшими случая сыграть злую шутку с армией крестоносцев. Первоначальные недоразумения со временем все более обострялись: византийские императоры полагали, что все земли, входившие ранее в состав их империи, будут переданы им, крестоносцы же отказывались передавать земли, завоеванные в тяжкой борьбе и оплаченные их кровью, державе, которая не сумела их сохранить и не привлекала симпатий населения (стоит вспомнить серьезные раздоры между армянами и греками), а также спровоцировала раскол христианства. "Мы покончили с язычниками, но не с еретиками", – так писали в начале событий, в 1098 г. бароны папе.

Век спустя взятие Константинополя дало им удовлетворение покончить с "еретиками". Но этот силовой прием, продиктованный, прежде всего, торговой политикой Венеции и, может быть, личными амбициями некоторых баронов, как Бонифаций Монферратский, имел все же тяжелые последствия. Впервые христиане поднялись против других христиан. Папа, узнав о намерениях крестоносцев, воспротивился им: "Отдайте все свои силы только делу освобождения Святой Земли и мести за оскорбление Распятого; если вам нужны земли и добыча, возьмите их у сарацин, ваших истинных врагов. Направляясь в Греческую империю, вы рискуете ограбить своих братьев".

В оправдание крестоносцы могли бы привести тысячу причин: венецианцы, знавшие, что они делают, им буквально приставили нож к горлу, заставляя "работать на себя" и угрожая отказаться перевозить их за море, ибо своих средств крестоносцам не хватало; а в Константинополе царили распри, император-узурпатор Алексей III бежал, император же Исаак Ангел и его сын, восстановленные на престоле единственно благодаря крестоносцам, не сдержали своего слова, и, наконец, появился новый узурпатор Мурчуфл – все эти события, связанные друг с другом как звенья цепи, привели ко второй осаде, которую Виллардуэн столь живо описал.

В Константинополе крестоносцы острее, чем где бы то ни было, почувствовали, что если они храбры в сражениях, то, одержав победу, проявляют слабость. Они оказались в самом знаменитом городе, который вплоть до Китая называли "городом городов", среди поразительного скопления богатств; "греки свидетельствуют, что в Константинополе собрано две трети богатства мира", утверждает Робер де Клари. Один только доход от таможен и рынков в XI в. оценивался в 7500000 золотых су, то есть в миллиард довоенных франков.

Одно небольшое событие, случившееся полвеком ранее, показывает, сколь ошеломляюще богатство Константинополя действовало на солдат Севера. Один фламандский крестоносец – а было это во время крестового похода короля Людовика VII – зашел на рынок в деловой части города, на улицу, обрамленную с обеих сторон двухэтажными портиками, которая начинается у Форума Августа и заканчивается у Золотых ворот; на ней, между Большим дворцом и Форумом Константина размещался золотой рынок. Столы менял с наваленными разными монетами, лавки золотых и серебряных изделий – все это изобилие богатств ослепило крестоносца, и он, в умопомрачении закричав "Караул!", бросился хватать все подряд. Перепуганные менялы разбежались, началась свалка, и в конце концов король Франции потребовал у графа Фландрии виновника и велел повесить его. Взятие Константинополя для византийцев было почти таким же событием, воспроизводившим в огромных масштабах произошедший полвека назад этот случай: те же "варвары", завистливые к их сокровищам, набросились на добычу.

Действительно, хроники изобилуют восхищенными описаниями этих сокровищ. Вся Европа – Франция, Германия, Италия – получила из них свою часть, а Венеция, конечно, львиную долю. По сей день на площади Св. Марка останавливаются туристы, чтобы полюбоваться бронзовой конной группой, именно тогда вывезенной из Константинополя в город лагун; кони некогда украшали императорскую трибуну на ипподроме, куда велел их поместить Константин, забравший их в Александрии, – любопытный символ хрупкости империй. Их путешествия, впрочем, в XIII в. не закончились, поскольку Наполеон во время Итальянской кампании решил перевезти их в Париж, где они некоторое время украшали триумфальную арку на площади Карусель; но они вернулись в Венецию после Венского конгресса.