Вожака я оставляла напоследок, чтобы он видел все. Он ежился, прижимался к стене. Прошу. Пощади, пощади, пощади.

Нет, отвечала я. Нет уж.

Когда все было кончено, оставалось только отправить их в загон. Я поднимала свой ясеневый посох, и они пускались бежать. Ворота закрывались за ними, они жались к столбам, последние человеческие слезы еще блестели в поросячьих глазках.

Нимфы мои не говорили ни слова, хоть, думаю, иногда подсматривали в щелку.

– Госпожа Цирцея, еще корабль. Нам уйти в свою комнату?

– Будьте любезны. Но прежде достаньте мне вино.

Сделав одно дело, я бралась за следующее – ткала, работала, задавала корм свиньям, ходила по острову из конца в конец. Спину держала прямо, будто несла в руках большую чашу, наполненную до краев. Я шла, а темная жидкость колыхалась, готовая вот-вот пролиться, но не проливалась. И только остановившись, улегшись, я чувствовала, что она начинает сочиться.

Мы, нимфы, звались невестами, да только все видели в нас иное. Бесконечное угощение, выставленное на стол, прекрасное и вечно обновляемое. Которое бегать, конечно, не умело совсем.

Загородка моего свинарника расселась – уж очень давно служила. Прутья выгибались, бывало, и какой-нибудь хряк сбегал. Чаще всего он бросался со скалы. На радость морским птицам, которые, кажется, через полмира летели, чтобы попировать на жирных останках. Я стояла и смотрела, как они отдирают сало, жилы. Розовый лоскуток хвоста болтался у одной в клюве словно червяк. Я думала: будь это человек, пожалела бы я его? Но это был не человек.

Когда на обратном пути я шла мимо свинарника, друзья его смотрели на меня умоляюще. Стонали, визжали и утыкались рылами в землю. Мы сожалеем, мы сожалеем.

Вы сожалеете, что попались, говорила я. Сожалеете, что думали, я слабая, но ошиблись.

Я ложилась в постель, львы клали головы мне на живот. Я спихивала их. Вставала и снова куда-то шла.

* * *

Почему свиньи, спросил он однажды. Мы сидели у очага в своих любимых креслах. Ему нравилось покрытое воловьей кожей, резное, с серебряной инкрустацией. Иногда, задумавшись, он поглаживал большим пальцем завитки.

– А почему нет? – ответила я.

Он слегка улыбнулся:

– Я всерьез спрашиваю, хочу знать.

Конечно, он спрашивал всерьез. Набожностью он не отличался, но кое-что было для него поистине свято – стремление обнаружить тайное.

Ответы скрывались во мне. Лежали в глубине, как лежат, наливаясь, в земле прошлогодние луковицы. Их корни сплетались с теми мгновениями, что я провела, прижатая к стене, когда львов моих не было рядом, заклинание застряло в горле, а во дворе визжали свиньи.

Превратив очередных моряков, я наблюдала, как они возятся и визжат в свинарнике, падают друг на друга, одурев от ужаса. Им ненавистна была и эта новая, пышная плоть, и тонкие ножки с раздвоенным копытом, и раздутое брюхо, волочащееся в грязи. Их унизили, их низвели. Им так мучительно не хватало рук, этих придатков, которыми люди усмиряют окружающий мир.

Полно, говорила я им, все не так плохо. У свиней свои преимущества, цените их. Свинья проворна и скользка от грязи – поймать ее трудно. Она приземиста – сбить ее с ног нелегко. Свиньи не собаки, в любви не нуждаются. Свинья прекрасно проживет везде и на всем – на объедках, отбросах. Она кажется безмозглой, медлительной, и это усыпляет бдительность ее врагов, но свинья умна. Она запомнит твое лицо.

Но они меня не слушали. По правде говоря, свиньи из людей никудышные.

Тогда, сидя в кресле у очага, я подняла кубок и сказала:

– Иной раз и неведением нужно удовлетвориться.

Такой ответ ему не понравился и в то же время, в силу извращенности его натуры, понравился больше всего. Мне приходилось видеть, как он извлекает правду из человека, словно устрицу из раковины, одним только взглядом и своевременным словом проникает в душу. Очень немногое в этом мире ему не удавалось прощупать. В том числе меня – поэтому-то, видно, я ему и нравилась.

Но я забегаю вперед.

* * *

Корабль, сказали нимфы. Весь в заплатах, с глазами на бортах.

Мне стало интересно. Обычные пираты золота на краску не тратят, у них лишнего нет. Но посмотреть я не вышла. Ожидание – часть удовольствия. Ожидание того мига, когда раздастся стук, я оставлю свои зелья, встану и распахну дверь. Набожных людей больше не было, не было очень давно. Мой язык отшлифовал заклинание, как река шлифует камень.

Я готовила зелье и теперь добавила горсть корешков. В том числе моли, от которого жидкость засверкала.

День прошел, а моряки не появлялись. Они разбили лагерь на берегу и разожгли костры, сообщили мне нимфы. Второй день минул, а на третий в дверь наконец постучали.

Расписной корабль – вот и все, чем они могли похвастаться. Лица их были морщинисты, будто у стариков. Глаза мертвы, налиты кровью. От моих зверей они шарахались.

– Дайте угадаю, – сказала я. – Вы заблудились? Голодны, устали и отчаялись?

Ели они хорошо. А пили еще лучше. Их плоть кое-где заплыла жиром, но под ним угадывались крепкие, как деревья, мускулы. Тела исполосованы были длинными, выпуклыми шрамами. Удачная, видно, выдалась пора, но потом они ограбили того, кому это не понравилось. А что передо мной грабители, я не сомневалась. Они без конца пересчитывали взглядом мои сокровища и ухмылялись, подводя итог.

Я не ждала уже, когда они встанут и подойдут ко мне. Подняла посох, произнесла слово. И они, вопя, побежали в свинарник, как и все остальные.

Нимфы помогали мне расставить по местам упавшие скамьи, вытереть пролитое вино, и тут одна из них глянула в окно.

– Госпожа, еще один идет.

Я уже подумала, что команда для целого корабля маловата. Другие, наверное, остались ждать на берегу, а теперь послали кого-то на поиски товарищей. Нимфы поставили на стол свежее вино и скрылись.

Пришелец постучал, я открыла. Луч вечернего солнца, упав на него, высветил рыжину в его опрятной бороде и чуть заметное серебро в волосах. На поясе у него висел бронзовый меч. Он, может, был не слишком высок, зато я видела, что силен и крепко сбит.

– Госпожа, – начал он, – ты приютила мою команду. Надеюсь, и меня приютишь?

Всю отцовскую лучезарность вложила я в свою улыбку.

– Ты желанный гость, как и твои друзья.

Я наблюдала за ним, наполняя кубки. И думала: еще один вор. Но взгляд его лишь скользнул по богатому убранству. А задержался на опрокинутом табурете, оставшемся лежать на полу. Мужчина нагнулся и поднял его.

– Благодарю. Это кошки мои. Все время что-нибудь роняют.

– Ясное дело.

Я принесла ему еду, вино, повела к очагу. Он взял кубок, сел в указанное мной серебряное кресло. Я видела, что, нагибаясь, он слегка поморщился, будто потревожил свежие раны. По мускулистой икре его тянулся от пятки к бедру зубчатый шрам, но уже старый, поблекший. Он указал кубком в сторону: