Мужчины понемногу умерили аппетит, и головы их поднялись от тарелок. Они начали посматривать вокруг – на посеребренные чаши, золотые кубки, гобелены. Мои нимфы эти богатства воспринимали как должное, но глаза людей восхищенно горели, высматривая все новые диковины. А я думала, что в сундуках моих полно пуховых подушек и можно устроить всем постели на полу. Передавая им подушки, я скажу “они предназначались для богов”, и глаза их удивленно расширятся.

– Хозяйка, – вновь заговорил вожак, – когда придет твой муж? Мы бы подняли кубки за столь чудное гостеприимство.

Я рассмеялась:

– У меня нет мужа.

Он улыбнулся в ответ:

– Ну конечно! Ты еще слишком молода для замужества. Значит, мы должны поблагодарить твоего отца.

Снаружи было совсем темно, а комната сияла, яркая, теплая.

– Мой отец живет далеко, – ответила я. И ждала, что они спросят, кто он такой.

Фонарщик – хорошая будет шутка. Я улыбнулась сама себе.

– Тогда, наверное, здесь есть другой хозяин, которого нам следует благодарить? Твой дядя, твой брат?

– Хотите поблагодарить хозяина – благодарите меня. – Этим домом владею я одна.

Тут обстановка в комнате переменилась.

Я схватила чашу для вина.

– Она пуста. Позвольте принести вам еще.

Поворачиваясь, я слышала собственное дыхание. И ощущала двадцать тел, заполнивших пространство за моей спиной.

Придя в кухню, я взяла одно из зелий. И тут же сказала себе: что за глупости. Их просто удивило, что женщина живет одна, вот и все. Но пальцы мои уже принялись за дело. Я открыла склянку, подмешала ее содержимое в вино, а чтобы отбить привкус, добавила меда и молочной сыворотки. Затем вынесла чашу в зал. Двадцать пар глаз следили за мной.

– Вот. Лучшее я приберегла напоследок. Вы все непременно должны попробовать. Это из лучшего критского виноградника.

Они улыбнулись, довольные такой заботой и роскошью. Я проследила, как все наполнили кубки. Как выпили. К тому времени у каждого, наверное, уже бочонок вина в животе поместился. Блюда были пусты, вылизаны дочиста. Мужчины тихо заговорили, склонившись друг к другу.

Мой голос прозвучал слишком громко:

– Что ж, я хорошо вас накормила. Теперь назовете свои имена?

Они подняли головы. Взгляды их, будто хорьки, метнулись к вожаку. Он встал, скамья скрежетнула по камню.

– Назови сначала свое.

Было что-то такое в этом голосе… Я почти произнесла его тогда – заклинание, которое бы всех усыпило. Но даже спустя столько лет во мне жила та, которая говорила что велено.

– Цирцея.

Имя это ничего для них не значило. Камнем упало на пол. Снова заскрежетали скамьи. Теперь уже все поднимались, глядя на меня в упор. А я по-прежнему молчала. По-прежнему убеждала себя, что ошибаюсь. Не могу не ошибаться. Я накормила их. Они меня благодарили. Они мои гости.

Капитан шагнул ко мне. Он был выше меня, жилы его сделались тугими от тяжкого труда. Я подумала… о чем же? Что все это нелепо. И произойдет нечто другое. Что я сама выпила слишком много вина и все эти страхи мне только мерещатся. Что придет мой отец. Отец! Я не хотела выглядеть глупо, устраивать шум на пустом месте. Я уже слышала, как потом станет говорить обо мне Гермес. Она всегда была истеричкой.

Капитан подошел совсем близко. Я ощущала жар его тела. Видела изрытое, растрескавшееся, как русло высохшей реки, лицо. Я все думала, он скажет что-нибудь обыкновенное – поблагодарит, задаст вопрос. Где-то там, у себя во дворце, смеялась моя сестрица. Всю жизнь была покорной – жалей теперь. Да, отец, да, отец… Гляди, к чему это привело.

Мой язык коснулся губ.

– Что-нибудь…

Мужчина толкнул меня к стене. Голова моя ударилась о шероховатый камень, и комната заискрилась. Я открыла рот, чтоб выкрикнуть заклинание, но он стиснул мне горло предплечьем, и звук заглох. Я не могла говорить. Не могла дышать. Пробовала отбиться, но он оказался сильнее, чем думалось, или я оказалась слабее. Его внезапная тяжесть ошеломила меня, его сальное тело, трущееся о мое. Разум все еще цеплялся за что-то, все не верил. Правой рукой, умелым движением, мужчина разорвал мою одежду. Левой продолжал, навалившись всем телом, сдавливать мне горло. Хоть я сказала, что на острове никого, он знал: лучше не искушать судьбу. А может, просто не любил криков.

Не знаю, что делали остальные. Смотрели, наверное. Будь там моя львица, разодрала бы когтями дверь, но она обратилась в пепел и развеялась по ветру. Снаружи визжали свиньи. Я помню, о чем думала, пока мое голое тело истиралось о камень: в конце концов, я всего лишь нимфа, а для нас это самое что ни на есть обычное дело.

Смертная лишилась бы чувств, но я все время оставалась в сознании. Наконец мужчина задрожал и ослабил хватку. Шея моя вмялась внутрь, как трухлявое полено. Казалось, я не могу пошевелиться. Капля пота упала с его волос на мою обнаженную грудь и покатилась вниз. Тут я начала понимать, о чем говорят его люди, стоящие позади. “Она умерла?” – спросил один. Надеюсь, нет, теперь ведь моя очередь. За плечом капитана маячило чье-то лицо. Глаза у нее открыты.

Капитан отошел и сплюнул на пол. Студенистый комок задрожал, упав на камни. А капля пота все катилась, прокладывая липкую борозду. Во дворе завизжала свиноматка. Я судорожно сглотнула. В горле щелкнуло. И внутри меня образовалось пространство. Усыпляющее заклинание, которое я хотела произнести, исчезло, выдохлось, я не смогла бы его наложить, даже если б хотела. Но я и не хотела. Я подняла глаза к его изрытому лицу. У тех трав было и другое применение, мне известное. Сделав вдох, я сказала свое слово.

Он недоуменно посмотрел на меня мутными глазами.

– Что…

Он не договорил. Его грудная клетка треснула и стала пухнуть. Я услышала чавканье рвущейся плоти, треск ломающихся костей. Нос его раздулся, ноги съежились, как высосанная пауком муха. Он упал на четвереньки. И завопил, его матросы завопили тоже. Так продолжалось долго.

Выходит, свиней той ночью я все же убила.

Я подняла опрокинутые скамейки, вытерла мокрые полы. Составила стопкой блюда, отнесла в кухню. Окунулась в море и скребла себя песком, пока кровь не выступила. Плевок, найденный на каменном полу, скребла тоже. Но все было напрасно. Что я ни делала, по-прежнему ощущала на теле отпечатки его пальцев.

Львы и волки – тени во мраке – прокрались обратно в дом. Легли, уткнувшись мордами в пол. Наконец, вычистив все что можно, я села у очага, в котором только пепел остался. Я уже не тряслась. Вообще не шевелилась. Вмещавшая меня плоть словно окаменела. А сверху, как неживая, натянулась кожа, мерзкая, искусственная.

Светало, серебристые кони луны отправлялись в свои стойла. Колесница моей тетки Селены была полной всю ночь и ярко светилась в небе. Пред ее ярким ликом я оттащила безобразные трупы вниз, к кораблю, ударила по кремню и наблюдала потом, как скачут языки пламени. Она, должно быть, уже рассказала Гелиосу. Отец вот-вот появится – патриарх, разгневанный надругательством над своим ребенком. Упрется плечами в мой потолок, тот заскрипит. Бедное дитя, бедная изгнанница дочь. И зачем только я позволил Зевсу отослать тебя сюда?