В глазах Оюана Чжу, командир Чан и даже генерал Сюй были еще детьми. И, как дети, они не знали пределов своих возможностей. Оюан ответил просто:

— Шансов нет.

Снаружи зазвучали барабаны, призывая воинов к очередной бесполезной битве. Любопытно, Чжу не только попросил Оюана высказать свое мнение, но, судя по всему, действительно к нему прислушался. С другой стороны, вердикт Оюана не раздавил его — он продолжал как ни в чем не бывало:

— А что, если я попрошу вас помочь мне выработать новую тактику? Пусть я не могу победить. Вы — сможете?

Святая простота. Оюан секунду даже не знал, что сказать.

— Идиот пустоголовый… Думаете, Мадам Чжан хоть на что-то способна без своего генерала? Он, разумеется, лучше вас всех, вместе взятых. Беда в том, что я ему тоже уступаю!

По сути, это было правдой. Оюан без колебаний тысячами бросал рекрутов в мясорубку, и такая тактика приносила свои плоды. До определенного момента. Он никогда не стремился стать хорошим генералом, как Чжан. Генералу Чжану не приходилось плетью выбивать из своих воинов повиновение. Он их знал, верил им, а они служили ему кровью, потом и болью, потому что тоже доверяли ему. Знали: не предаст.

Оюан с горечью сказал:

— В поединке я могу одолеть генерала Чжана. Но мне всегда было понятно, что как военачальник я ему проиграю.

Его никогда это не заботило. Он же не думал, что придется сражаться с Чжаном. А теперь генерал Чжан перемелет их с Чжу войско, и на Даду идти будет не с чем. Но Оюан не мог смириться. Не мог, и все.

Оюан и Чжан Шидэ всегда неплохо ладили. Если не считать непостижимого генеральского решения посвятить жизнь честолюбивой шлюхе, Оюан его уважал. Даже симпатизировал. Но теперь с ужасом понял, что все его уважение — как огонек свечи против ревущего ветра отчаяния. Теперь он был способен на все.

— Если вы хотите остановить человека с сердцем добрым и благородным, как у генерала Чжана, не пытайтесь одолеть его войско, — произнес он. — Одолейте его самого. Поставьте под угрозу то, что он любит даже больше, чем тех, ради кого сражается.

Худощавое лицо Чжу вспыхнуло недоброй улыбкой. Сейчас он был похож не на дружелюбного сверчка, а на богомола, способного убить даже такую огромную (по своим меркам), стремительную и прекрасную птицу, как колибри.

— А что это, генерал?

Есть лишь одна вещь, которая мужчинам дороже братьев и возлюбленных. В ней одной заключены все их мечты, желания, честь и надежды на будущее. Ее утрата разобьет вдребезги не только будущее, но и семью генерала.

Кровь без остановки сочилась между пальцами Оюана.

— Его сын.

* * *

— Откуда вам известно, что его сын действительно в Чжэньцзяне? — спросила у Оюана Чжу, невнятно, потому что пыталась утрамбовать все, нужное для их вылазки, в большой вязаный заплечный мешок — зубами, ногами, одной рукой и плечом другой. Наконец она триумфально воскликнула:

— Ха!

— А я и не знаю. — Оюан презрительно наблюдал за ее акробатическими этюдами. Он уже был готов к путешествию — облачился в непримечательное наньжэньское платье, низко надвинул конусовидную шляпу, скрывая лицо. Чжу, может, и не единственный однорукий человек в округе, а вот Оюан с немалой вероятностью — единственный евнух. Если люди генерала Чжана прознают, кто бродит в окрестностях города, это повредит их плану, а то и им самим.

— Ты спросил, что я думаю. А вот что: генерал Чжан поселил сына где-нибудь подальше от линии столкновения. В безопасном месте, но недалеко — чтобы можно было вызвать его на позиции, показать определенные моменты боев. Вероятно, через год-другой, когда обучение мальчика подойдет к концу, Чжан будет все время держать сына при себе. А пока мал еще. Когда я приезжал в Янчжоу прошлой весной, парню на вид было не больше тринадцати-четырнадцати.

Голос Оюана звучал неприязненно, как будто сама мысль о мальчиках-подростках ему оскорбительна. Чжу его понимала. Она знала, каково быть белой вороной среди взрослеющих пацанов — хотя она-то не столько завидовала им, сколько ненавидела перемены в собственном теле, которое развивалось в совершенно ином направлении. Но Оюану перемены не светили. Какая это, должно быть, пытка — когда все вокруг без усилия получают то, что ты хочешь, но никогда не получишь?

Чжу взвалила на спину раздутый мешок, и Оюан уничижительно заметил:

— Ну прямо как муравьишка, который тащит рисовое зерно. Тебе бы не лошадь, а повозку, запряженную осликом. В самый раз будет. Так по-крестьянски.

— А!.. Кстати, об этом, — надо было ей раньше догадаться, что он собирается ехать верхом. — У генерала Чжана заставы на всех основных дорогах в Чжэньцзян, нам нет смысла идти по ним. Зато есть множество окольных троп через холмы, по которым крестьяне добираются из своих деревенек в город в базарный день.

— Ну нет, — сказал Оюан, сообразив, к чему она клонит.

— Да-да, — подтвердила Чжу, — пойдем пешком!

Спустя несколько часов — они еще и половины пути не осилили — Чжу остановилась и обернулась. Оюан, казавшийся в этой шляпе незнакомцем, с трудом поднимался по склону холма, озаренному луной. Его ноги, сбитые в кровь во время попытки к бегству, уже зажили. Но ведь Оюан никогда в жизни не ходил пешком на большие расстояния. Она помнила, какие у него узкие, бледные ступни — мельком видела их в темнице, еще в Интяне. Однако поразительно, что именно ноги были самой мужественной деталью во всем его облике. У наньжэньских знатных женщин — забинтованные лотосовые ступни.

— Больно?

— А больно было, когда я отрубил тебе руку? — злобно спросил Оюан и, не хромая, прошел мимо нее.

Чжу торопливо нагнала его.

— Ну разве это можно сравнивать? Мозоль и угрожающая жизни утрата части тела.

Тогда Чжу действительно было больней, чем когда-либо прежде. Но она легко пожертвовала бы еще парочкой рук ради мечты.

— За определенным пределом вся боль одинакова, — сказал Оюан. — Неважно, мозоль или утрата части тела, которая мне тоже знакома, так уж сложилось. Боль — это довольно скучно. Разница только в силе. Нарастая, боль тебя уничтожает. Пока, наконец, не покажется, что тебя и вовсе нет.

Спустя мгновение он добавил:

— Иногда это и неплохо.

Что за странная мысль! Чжу в принципе не могла себе вообразить, как можно желать самоуничтожения. На миг ее мысли уплыли в прошлое, к тому давно умершему мальчику, которому исходно принадлежало имя Чжу Чонба. Он лежал на постели, и вместе с его