Когда я позволила своим мыслям снова обратиться внутрь, они были гораздо спокойнее. Страшно было думать о новой смерти, подобной гибели Риди, но кто бы ни сотворил это, он отвлек внимание от меня. Я не давала себе труда поразмышлять, кто бы мог совершить это убийство, — это мог быть любой из тысяч вампиров, которые, по рассказам отца, жили повсюду, питаясь кто как может. Я надеялась, что погибший был дурным человеком, хотя меня учили, что убийству нет оправдания.

Потом я думала о будущем, о том, что может произойти в Сарасоте. Я достала из рюкзака маленький свадебный альбом и тщательно изучила каждую фотографию. Мамина улыбка предполагала, что она в жизни не ведала ни тревог, ни отчаяния, однако из рассказов отца я знала, что она испытала и то, и другое и до, и после свадьбы. Почему она решила вернуться в город, где вышла замуж? Разве воспоминания не были болезненными?

Я рассматривала детали: тропические растения на заднем плане, свечи и сияющие бумажные фонарики для освещения церемонии. Гостей было не много. На одной фотографии была сильно накрашенная тетя Софи и более молодой и стройный Деннис рядом с мамой (я решила, что снимок делал папа). На другой родители стояли перед женщиной в черной мантии, повернувшейся спиной к фотографу, и, судя по позам, как раз объявлявшей их мужем и женой.

Я перелистнула страницу, и из-под обложки выпала открытка. На меня уставилось изображение существа, плывущего в лазурно-голубой воде. Я наклонилась и подняла открытку. На обороте было написано, что это ламантин, известный также как морская корова. Я слышала это слово раньше, в приснившемся мне кроссворде.

Надпись, сделанная аккуратным почерком с наклоном вправо, гласила: «Софи, я нашла новый дом. Не волнуйся и, пожалуйста, никому ни слова». Подписано было просто «С».

Но меня больше всего интересовал почтовый штемпель. «Хомосасса-Сирингс, Фл.» Пять «С» в одном названии, подумалось мне.

Когда проводник в следующий раз проходил по вагону, я подозвала его.

— Я ошиблась, купила билет не туда.

Проводник покачал головой. Казалось, он искренне огорчен, что не может поменять мне билет. Только один человек может это сделать, билетный кассир, и он посоветовал мне поговорить с ним на следующей станции.

И вот я покинула «Серебряную звезду» на станции Уинтер-Парк. Кассир в маленьком кирпичном здании станции три раза сказал мне, что на билете написано «обмену и возврату не подлежит». Затем он трижды сказал, что паромное сообщение с северным побережьем Мексиканского залива прервано.

Я по-прежнему не имела представления, где находится Хомосасса-Спрингс, что, вероятно, являлось изъяном в моих переговорах. Я упрямо твердила: «Мне надо найти маму», а он повторял: «Паром туда не ходит», пока наконец следующий человек в очереди не сказал: «Ей надо сесть на автобус!»

Еще кто-то сказал: «Сделайте для нее исключение».

Вот так я получила назад восемнадцать долларов и совет, как найти автовокзал, (которому я не собиралась следовать). Я направилась по главной улице Уинтер-Парка, мимо многочисленных кафе и магазинчиков. Пахло стоячей водой и женской парфюмерией. Проходя мимо одного кафе, я услышала, как женщина говорит официанту: «Это была лучшая „Кровавая“[23]в моей жизни».

Я остановилась, затем развернулась и зашла в ресторан. Официант усадил меня во внутреннем дворике.

— Мне, пожалуйста, что-нибудь в этом роде, — сказала я, указывая на высокий красный стакан у той женщины в руке.

— Могу ли я взглянуть на ваше удостоверение личности? — произнес официант.

Я показала ему единственное удостоверение личности, которым располагала, — читательский билет.

— Угу, — отреагировал официант.

Назад он вернулся с высоким стаканом, который выглядел точь-в-точь как у моей соседки. Вообразите мое разочарование, когда это оказался всего лишь сдобренный пряностями томатный сок.

Свет и тень — чтобы нарисовать картину или рассказать историю, нужно и то, и другое. Чтобы изобразить три измерения на плоской поверхности, мы используем свет для придания объекту формы и тень для сообщения ему глубины.

При создании картины или рассказа уделяешь внимание и негативному, и позитивному пространству. Позитивное пространство — это то, на чем мы хотим сосредоточить внимание зрителя. Но негативное тоже имеет плотность и форму. Это не отсутствие чего-либо, это присутствие.

Отсутствие матери в моей жизни было во многих отношениях присутствием. Оно формировало и отца, и меня даже в те годы, когда мы не упоминали ее имени. Перспектива отыскать ее мучительно дразнила меня и одновременно тревожила. Она угрожала перевернуть все, что я знаю, с ног на голову. Если я найду ее, не сделаюсь ли я сама негативным пространством?

Последний отрезок моего странствия оказался самым легким. Благодаря Почтовой службе США я доехала до Хомосасса-Спрингс бесплатно.

В Уинтер Парке я разыскала почтамт и спросила служителя, можно ли напрямую доставить письмо в Хомосасса-Спрингс. Она посмотрела на меня как на сумасшедшую.

— Я пишу доклад, о почтовой службе, — соврала я в оправдание.

Она сказала, что письмо, адресованное в Хомосасса-Спрингс, сначала попадает на Центральный операционный пункт в Лейк-Мэри. Туда-то я и отправилась с почтовым фургоном.

Я чувствовала себя немного городской легендой: невидимым гостем на пассажирском сиденье. Но водитель почти не смотрел в мою сторону, только когда ему требовалось взглянуть в боковое зеркало. Дорога от Уинтер-Парка до Лейк-Мэри была плоской и однообразной. Когда мы прибыли в операционный центр, мне не составило труда отыскать фургон, идущий на запад. Водитель беспрерывно насвистывал, а плоскую равнину постепенно сменяли пологие холмы. Часам к четырем фургон въехал в Хомосасса-Спрингс, точно такой же маленький городок, какие я успела повидать: автозаправки, торговые ряды, сотовые вышки-ретрансляторы. И я не впервые подумала: «Хочешь укрыться от мира, поселись в маленьком городке, где все кажутся безымянными».

Когда водитель вышел из фургона, я вытащила из-под сиденья рюкзак и покинула свое место. Стоя в тени большого дуба, вернула себе видимость и, обойдя парковку, вошла в почтовое отделение. Служительница, темноволосая женщина средних лет, стояла к двери спиной и разговаривала с кем-то в комнате слева от стойки.

Я вытащила из рюкзака альбом и раскрыла его. Когда она обернулась, я спросила:

— Извините, вам не знакома эта женщина?

Служительница перевела взгляд с меня на картинку, потом опять на меня.

— Может, и видела. Зачем она вам?

— Она моя родственница. — Я не могла произнести слово «мама» перед чужим человеком.