Она поворачивается, чтобы обнять тихо всхлипывающую Элеонору Константиновну, и они вместе, не размыкая объятий, садятся.

– И я с вами, я тоже с вами, бабоньки! – танком прет вперед Антонина Ломакина. – Будем с вами, как три мушкетерши!

В зале раздаются смешки, но они незлобливые, и во взглядах присутствующих угадывается сочувствие к неразумной, но милой и безвредной актрисе.

– У вас все? – спрашиваю я у адвоката и перевожу вопросительный взгляд на Говорова и представителя истца – клиники «Эстет Идеаль» Андрея Макарова. Ему пришлось сегодня трудиться меньше всех. Хотя надо отдать должное его профессионализму – вся работа была проделана заранее. Мысленно снимаю шляпку…

– Мне даже неловко, – извиняющеся улыбается он. – Но я должен представить еще одну запись.

Мне так и хочется спросить: может, не надо? Может, хватит уже? Мне жалко глупую Сушкину и эту отважную тетку-адвоката. Мне даже шумная грубиянка Ломакина, бесстрашно вставшая за оставшихся в меньшинстве своих, сейчас гораздо симпатичнее, чем Никита Говоров – сильный мужик, который безжалостно гнет свою линию.

Но я тоже должна, поэтому разрешаю воспроизвести еще одну запись.

…Общаются двое – мужчина и женщина. Это фрагмент разговора, не с самого его начала, поэтому понять, кто беседует, удается не сразу. Но голоса узнаваемые, особенно женский. Мы слышали его буквально только что!

– Итак, давайте финализируем наши договоренности, – твердо говорит Лариса Айвай. – Ваша клиника нанимает меня, адвоката Айвай Ларису Викторовну, для подготовки и сопровождения процесса по иску клиники «Эстет Идеаль» к гражданке Сушкиной Элеоноре Константиновне. Я со своей стороны обеспечиваю необходимую свидетельскую базу, документы, экспертизы – все, что понадобится, а вы платите мне гонорар в сумме один миллион рублей.

Адвокатесса говорит так четко, словно знает о том, что разговор записывается, и специально наговаривает текст на диктофон, не имея возможности зафиксировать договоренности на бумаге. Краем глаза я вижу, что реальная Лариса Айвай недоверчиво смотрит на свой мобильный. Кажется, я угадала: она тоже записывала этот разговор, и теперь не понимает, каким образом запись попала к противной стороне.

– Я должен уточнить, – вступает в разговор… Владлен Сергеевич Потапов! – Поскольку официального договора у нас с вами не будет, перечислить вам названную сумму мы не сможем. Часть ее – скажем, сто тысяч, вы получите по договору с Сушкиной, по документам вашим нанимателем будет именно она. Остальные семьсот тысяч – наличными в конверте. Устраивает?

– Семьсот и сто – это восемьсот тысяч, мы договаривались на миллион, – напоминает Айвай.

– С миллиона вы бы заплатили налоги, – парирует Потапов. – Считайте, что я сделаю это за вас.

Пауза.

– Хорошо, – соглашается адвокатесса. – Сто тысяч официально от Сушкиной и семьсот в конверте от вас. С этим решили. Тогда к делу. С первым свидетелем, которого я вам предложила, с Громовой, вы, я так понимаю, уже договорились?

– Абонемент на пять лет – и она наша с потрохами. Будет говорить то, что нужно.

– Отлично, я подготовлю для нее скрипты. А вас прошу придумать мотивацию для второго свидетеля, это еще одна подружка Сушкиной, некто Ломакина. Я предварительно побеседовала с ней и заручилась ее согласием, но вы лучше знаете, что ей можно пообещать.

– Бесплатное обслуживание? Деньги?

– Возможно, какую-то комбинацию того и другого. Тетка непростая, бывший партийный босс, на мякине ее не проведешь, но, если договоримся, будет гнуть нашу линию упорно, как танк.

– Что-о-о?! – Антонина Ломакина в зале суда выбирается из кресла, как разбуженный медведь из берлоги. За ее криком окончания разговора в записи не слышно, но это уже не важно. – Это что за подстава, подруга?! Ты совсем берега потеряла?! Мы так не договаривались!

Я успеваю испугаться, что сейчас в суде случится некрасивая женская драка, но Ломакина всего лишь сует Айвай под нос свой бугристый кулак, после чего смачно плюет на пол и уходит из зала, сердито бурча и топая.

– Антонина Игоревна, секундочку! – Айвай поправляет перекосившиеся очки и убегает вдогонку за свидетельницей.

Поскольку при этом она прихватывает со стола свою сумку, я подозреваю, что больше мы адвоката Айвай не увидим.

Окончания записи уже никто не слушает.

В зале бардак и дурдом. Журналисты сорвались с мест, взяли в плотное кольцо Сушкину и забрасывают ее вопросами. Элеонора Константиновна затравленно озирается, ее глаза полны слез, губы и руки трясутся. Она осталась одна, ее никто не поддерживает, ей никто не поможет, и нет больше никаких рычагов воздействия на суд.

Когда эта печальная истина доходит до несчастной женщины в полном объеме, она начинает рыдать и каяться. Мне жаль ее и лишь остается позвать судебных приставов, которые раскрыв рты, глаза и уши лицезреют все это представление, и напомнить им про служебные обязанности:

– Приставы! Наведите порядок в зале!

Журналисты, первыми смекнувшие, что происходит, вновь демонстрируют пример самоорганизующейся системы: они расступаются перед приставами, разбиваясь на два крыла, в просвет которых Сушкиной хорошо виден представитель истца – интеллигентнейший начальник юротдела «Эстет Идеаль» Андрей Андреевич Макаров. За все время слушаний он почти не выступал, делегируя все полномочия Говорову, но вот – пришел и его звездный час.

– Простите меня! О, простите! – протягивая к нему дрожащие руки, рыдает Элеонора Константиновна. – Я виновата, я возвела напраслину на вашу прекрасную клинику, погорячилась, обиделась, была неправа и признаю это! Я больше не бу-у-у-уду!

Этот горестный детский рев – что-то вроде трубы, возвещающей победу. Всем понятно, что «Эстет Идеаль» дело выиграла и репутацию свою отстояла. Конечно, еще не сказала свое слово я – судья, но…

Я тоже понимаю, что этот неожиданный финал идеален.

Милейший Макаров подходит к заливающейся слезами Сушкиной и вручает ей свой белоснежный носовой платок. Одновременно он громко – так, что слышат все, – сообщает:

– Уважаемый суд, истец, которого я представляю по доверенности, вовсе не преследует цели уничтожить и обобрать уважаемую актрису. Клиника готова простить Элеонору Константиновну при условии, что она прилюдно опровергнет свои ложные заявления, порочащие репутацию «Эстет Идеаль», и извинится.

Элеонора Константиновна с благодарностью принимает платок. Клиника в лице Макарова принимает ее извинения. Журналисты все это снимают, записывают, щелкают фотоаппаратами и строчат в блокнотах. Мне остается только еще раз напомнить сторонам процесса, что мировое соглашение – это решение, принятое добровольно обеими сторонами и впоследствии оно не может быть пересмотрено. Даю им время для написания «мирового». И Макаров проворно готовит соглашение, которое суду, то есть мне, остается только утвердить. Что я с облегчением и делаю! Сказать, что я очень довольна, – это значит ничего не сказать! Ведь при таком исходе дела никто уже не будет выяснять, кто, как, когда и где раздобыл все эти козыри – разоблачительные записи разговоров. Их признали, потому и спешно разбежались.