– Очень мило с вашей стороны.

Бёрджесс поднял голову:

– Может, хоть голова болеть перестанет. – И Бёрджесс покинул больницу.

В окна светило солнце. Тут мне показалось, что я чую какой-то сильный запах, то ли дегтя, то ли парафина. Отойдя от перил, я заметил, что морда одного из деревянных зверей почернела. Наклонился и рассмотрел ее внимательнее. Потер пальцем, и обгоревшая лакировка осыпалась. На пальцах остались следы сажи. Я вытер руку платком и вернулся в кабинет для приема приходящих пациентов, чтобы заполнить бумаги относительно мистера Бёрджесса.

Было около пятнадцати минут второго, когда ко мне заглянула сестра Фрейзер. С встревоженным видом она замерла в дверях.

– Слушаю, – произнес я.

– Доктор Ричардсон, – начала она. – У нас проблема. Пациентки комнаты сна…

– В чем дело?

– Мы не можем их разбудить.

– Как это – не можете?

Сестра Фрейзер бессильно развела руками.

– Они не просыпаются.

От такого ответа ясности не прибавилось.

Я отложил ручку.

– И кого же из них вы не можете разбудить? – уточнил я.

– Всех, – ответила сестра Фрейзер.

В комнате сна сестра Дженкинс нервно прохаживалась между кроватей. Сестра Пейдж стояла рядом с тележкой с шестью подносами под крышками.

– Доктор Ричардсон, – сестра Дженкинс поманила меня к себе, – не понимаю, что случилось.

– Мне сказали, они не просыпаются.

– Да.

Сестра Дженкинс взяла Сару Блейк за плечи и потрясла. Затем наклонилась и прокричала ей в самое ухо:

– Сара! Просыпайтесь! Пора обедать!

Сестра Дженкинс встряхнула женщину еще раз, но та продолжала спать. Голова Сары качнулась из стороны в сторону, но глаза оставались закрытыми.

– С другими то же самое, – продолжила сестра Дженкинс. – Ни на что не реагируют. Странно.

– А может, кто-то из сестер превысил дозу хлорпромазина?

– Вряд ли, – ответила сестра Дженкинс. – Утром дежурила сестра Фрейзер. Все мои девушки аккуратны, но она особенно. Сестра Фрейзер не могла допустить такой грубой ошибки.

Несмотря на веру сестры Дженкинс в сестру Фрейзер, я решил проверить карточки. Все было в порядке. Ничто не свидетельствовало об ошибке или недосмотре. Пациенты получали обычные дозы в соответствии со своим состоянием. Наоборот, дозы были даже немного меньше, чем обычно.

Сестра Дженкинс понизила голос.

– А вдруг у них… – запнулась и только потом прошептала: – Кома?

– Не похоже, – возразил я. – Взгляните на их глаза. Обратите внимание – у всех движутся. Пациенткам снятся сны. Насколько я знаю, у больных в коме сновидений не наблюдается.

– Что же делать, доктор Ричардсон? Их же надо накормить, вымыть, отвести в туалет…

– К сожалению, сейчас это невозможно.

– Давайте я позвоню доктору Мейтленду.

– Нет, позвоню сам. Сначала надо их осмотреть.

Я поднял веко Кэти Уэбб, осмотрел глаз. Рефлексы были нормальные.

– Кэти, – позвал я. – Вы меня слышите?

Громко хлопнул в ладоши.

– Кэти!

Никакой реакции. Похлопал ее по щекам, сначала осторожно, потом сильнее – даже румянец выступил. Кэти Уэбб лежала неподвижно, с ничего не выражающим лицом. Ей продолжал сниться сон. Затем я прикрепил ей на голову электроды и запустил энцефалограф. Показатели были абсолютно нормальными. Низкоамплитудные волны говорили о спокойном сне.

У других наблюдалось то же самое. Можно было трясти их, бить по щекам, кричать, но пациентки не просыпались. Показатели энцефалографа были одинаковы у всех.

Убедившись, что ничего больше сделать не смогу, позвонил секретарше Мейтленда и попросил, чтобы сказала ему о моем звонке. Мейтленд перезвонил через двадцать минут. Я постарался объяснить ситуацию как можно спокойнее и внятнее, но растерянность так и прорывалась наружу. Когда я договорил, повисла затяжная пауза. Я уже решил, что связь прервалась.

– Хью, – позвал я в трубку. – Вы меня слышите?

– Да, – ответил он. – Слышу. Просто задумался. Я хочу сам их осмотреть. Приеду ближе к вечеру.

– А как же ваша жена? – спросил я.

– О ней хорошо заботятся, – ответил Мейтленд. – Все будет нормально.

В начале шестого, осматривая пациента из мужского отделения, я случайно выглянул в окно и увидел посреди вересковой пустоши две яркие фары. Быстро завершив дела, вышел в вестибюль. Мейтленд не стал утруждать себя вежливыми формальностями и сразу перешел к делу:

– Ну как, без изменений?

– Да, – ответил я. – Все то же самое.

Мы отправились в комнату сна. Я попытался разбудить пациенток, но снова безрезультатно. Потом показал Мейтленду электроэнцефалограммы. Говорил Мейтленд мало, выражение лица его было суровым. Мне даже сделалось не по себе. Безо всяких на то причин начал бояться, что в случившемся Мейтленд винит меня. Наконец он начал сам будить пациенток. Велел сестре Пейдж приготовить шприцы.

– Бензедрин, – прокомментировал Мейтленд. – Должно подействовать. Двойная доза бензедрина. Эффект схож с адреналином. Ускорится сердцебиение, поднимется давление, с флуктуациями от десяти до тридцати миллиметров. Дрожь, подергивание, возможны сбои сердечного ритма. Такой уровень физического возбуждения со сном никак не сочетается.

Мы сделали уколы всем пациенткам. Я послушал сердце Мариан Пауэлл через стетоскоп и услышал, как зачастил пульс, но в сознание она не приходила. То же самое было с Селией Джонс и Элизабет Мейсон. Я наблюдал, как Мейтленд считает пульс Сары Блейк, затем поднимает ей веки. Вид у Мейтленда был не просто озадаченный, а рассерженный. Всего через десять минут он приказал приготовить еще шприцев. Когда пациенткам вкололи новую дозу бензедрина, Мейтленд отвел меня в сторону и сказал:

– Должен извиниться перед вами, Джеймс. Когда вы сказали, что пациенткам одновременно снятся сны, сначала я не поверил. Видимо, вы стали свидетелем некого необычного процесса, который сейчас достиг кульминации.

– Как думаете, что с ними?

– Трудно сказать. Но, если хотите знать мое мнение, – я дал ему знак, чтобы продолжал, – должно быть, в условиях комнаты сна открылись уникальные возможности для общего взаимодействия – длительный сон, близость друг к другу, изменения химии мозга или комбинация всех данных факторов. Полагаю, причина феномена лежит в сочетании электромагнитных полей. Впрочем, это лишь предварительная гипотеза. Вы ведь тоже так считаете, правда? Вы продвигали как раз такую точку зрения.

– Насколько мне известно, другого объяснения нет. По крайней мере, научного.