Эти ранения часто смертельные, если, конечно, в течение короткого времени не сделана радикальная хирургическая операция, что в боевых условиях практически невозможно. Недаром же не в столь далеком прошлом на Руси слово «живот» означало «жизнь». И только так понималась фраза «Не жалеть живота своего», именно жизни своей, а не брюха, не пуза! Вот такая коварная мина покосила почти весь второй и частично другие взводы.

Страшная картина открылась! К этому даже на войне привыкнуть нельзя. Это было и первым моим огромным потрясением, сделавшим сердце все-таки несколько менее чувствительным к последующим смертям на войне. Расхожие мнения о том, что смерть – тоже жизнь, только в другом измерении и что после земной смерти душа человека переселяется куда-то в царство небесное и даже реинкарнируется в последующие индивидуумы, были нам чужды. И если шли в бой, рискуя жизнью, то не ради этого эфемерного представления о загробной жизни, а ради своей Родины, ради своего долга перед народом ее. По крайней мере, тогда так думал не только я.

А около дороги с обеих сторон фашисты установили больше двух десятков обычных противопехотных мин. Точно, гады, рассчитали, что уцелевшие сразу бросятся с дороги в лес, примыкающий к ней, а там… Вот уже эти взрывы мы и приняли за минометный обстрел. Из всего здесь случившегося странным было то, что по дороге вначале прошло походное охранение со щупами, затем – командир роты с ячейкой управления (5–6 человек), за ними прошел весь первый взвод. И никто из этих людей не задел коварных «усиков». А вот второму взводу не повезло. А если бы и он не задел эту мину, то моему взводу уж точно не удалось бы избежать этой участи.

Не знаю, какая сверхъестественная сила уберегла меня на этот раз от мины. Никаких талисманов я не носил, никаких молитв или заговоров не знал, был глубоко неверующим с детства и даже состоял в «Союзе воинствующих безбожников» (в каких только «союзах» и «обществах» мы, ребятишки, тогда не состояли!).

А дело сложилось так. Буквально за несколько минут до взрыва я почувствовал неловкость оттого, что висевший у меня на груди автомат своим магазином как-то неудобно набивал на ходу одно и то же место в нижней части груди. Заметив, что я то и дело поправляю автомат, мой ординарец Женя посоветовал мне подтянуть ремень и поднять автомат повыше, что я и сделал. И почти сразу же прогремел взрыв. И вот тогда один из стальных шариков этой мины угораздил прямо в мой автомат, сделав в его металлической части солидное углубление. Так вот отчего я чуть не был сбит с ног! Такова была сила его удара. И вся убойная сила этого кусочка металла распределилась по стальной массе моего «ППШ». Понятно, что если бы автомат оставался на прежнем месте, то не углубление в его стальном теле, а солидная дырка в моем бренном теле (и прямо напротив сердца!) была бы обеспечена. А так отделался я большим синяком поперек всей груди.

Что ж, на войне как на войне. Кому-то везет, а другим – нет. Феде Усманову здесь не повезло, пробило грудную клетку навылет. Ранение тяжелое. Как считать, повезло ему или нет? Могло и убить, как других. Лечился он долго, но после госпиталей вернулся в батальон. Многие в таких случаях не возвращались, кому не хотелось делить судьбу со штрафниками. И понять их можно, никаких осуждений они у нас не вызывали.

Везение на войне вещь важная. Ведь это счастье, ничем и никем не планируемое и не обеспечиваемое ни знаниями, ни умением, ни опытом. Скорее, это то, что мы называем судьбой. Вот везет или не везет – и все тут. И ничего больше. А с минами мне и моим подчиненным пришлось очень близко столкнуться в еще более драматической ситуации. Но об этом в свое время.

Потеряли мы здесь многих. Большинство – убитыми и умершими вскоре от полученных ранений. Многое я повидал на войне. И многое, естественно, впервые. Теперь вот впервые видел сразу столько убитых и раненых от одного взрыва даже не многотонной бомбы, а только одной коварной мины. Это страшно. К этому даже на войне привыкнуть нельзя. Оставили мы тогда с ранеными небольшую группу бойцов, в основном легко раненых. Командир роты по радио доложил в штаб батальона о потерях и о месте, куда нужно прислать медицинскую помощь и средства для транспортировки раненых. Наспех захоронили убитых и так же наспех обозначили, кто зарыт в братской могиле. Нам нужно было двигаться дальше.

Здесь я отступлю немного от хронологии тех событий и отмечу, насколько важно определиться по карте, сориентировав ее верно на местности, чтобы место захоронения было правильно указано в извещении родственникам.

И вот почему я останавливаюсь на этом.

Лет через 25 после Победы военная служба занесла меня на левобережную Украину, в Харьков. И я решил найти могилу моего старшего брата, погибшего в 1943 году на территории Запорожской области. В «похоронке», полученной тогда нашей мамой, было сказано, что захоронен он «на северной окраине хутора Шевченко Шевченковского района Запорожской области».

Казалось, что проще: бери карту и вперед! Но не тут-то было. Такого района в этой области не оказалось. По справкам, наведенным в облвоенкомате, такого района в Запорожской области вообще никогда не было. А хуторов Шевченко в области насчитывается не то 9, не то 11, а сколько их было до войны, еще нужно уточнять.

Скольких трудов и времени мне и облвоенкомату понадобилось, чтобы с помощью архива Министерства обороны СССР по датам прохождения с боями той воинской части, которая прислала «похоронку», выяснить, в каком из хуторов с этим названием она вела бои в день гибели брата. Потом следовало установить, в какую братскую могилу и откуда уже после войны сносили останки погибших воинов. Только спустя многие месяцы напряженной переписки мне удалось, наконец, положить цветы и припасть к земле, укрывшей навечно моего старшего брата, служившего мне идеалом честного и доброго человека. А ведь и сейчас, спустя уже более 60 лет после войны, многие потомки погибших не могут найти могилы героев, чтобы поклониться их праху.

Ну а тогда рота, теперь практически уже в двухвзводном составе, двинулась дальше выполнять поставленную задачу. На закате нас неожиданно обстрелял противник. Огонь велся со стороны березовой рощи, получившей у нас из-за ее очертаний на карте название «Квадратная».

Мы находились на западной окраине какого-то села. Расстояние до рощи было приличным, и многие надеялись, что пули нас не достанут, и не очень-то беспокоились об укрытии или маскировке.

Однако вдруг в роще заговорил немецкий крупнокалиберный пулемет, и стоявший у стены деревянного сарая рядом со мной высокого роста штрафник вдруг медленно стал оседать вниз, сраженный этой очередью, едва не задевшей также меня и тех, кто стоял рядом. Пуля пробила насквозь ему грудь. Замечу, что в штрафбате во время моего пребывания там не было женского медперсонала, а санинструкторы назначались в каждом отделении из числа штрафников. Как правило, они подбирались из медицинских или даже ветеринарных специалистов, которым выдавались дополнительно несколько перевязочных пакетов. Перевязали мы раненого и оттащили за сарай, а потом дальше на сборный пункт раненых.

Роща «Квадратная», оказывается, была тем последним рубежом, с которого противник перестал уходить со своих позиций. Они, эти рубежи, уже не были временными заслонами, и каждый из них мы вынуждены были брать с боем. Приходилось и отбивать контратаки, по 3–4 за день, но наступательный порыв, несмотря на ощутимые потери, не угасал. И не было в этом особой заслуги довольно большого для батальона политаппарата. Редко кого из них можно было увидеть в ротах и взводах, разве только заметная фигура майора Семена Оленина появлялась то тут, то там в боевых порядках.