– Дмитрий Трофимыч, мне бы в самом деле водки…

– С ума сошла, сестрица? – Митро невольно оглянулся на закрытую дверь. – Яков Васильич нас поубивает…

– Петь не смогу! – пригрозила Данка. – Так горло и дерет, так и дерет…

– Подведешь ты меня под монастырь! – нервно сказал Митро. – И откуда у меня, сама подумай?! Ты бы еще прямо в зале схватилась, у всех на глазах!

– Дми-и-итрий Трофимыч… – заныла Данка.

– Замолчи! Ох, доиграемся мы с тобой… – Митро прижал плечом дверь, и в его руках невесть откуда появилась плоская фляжка. – Пей, я посторожу! Да живо, пока нос кто-нибудь не сунул!

Испугавшись, Данка сделала довольно большой глоток и тут же закашлялась, поперхнувшись. Митро протянул было руку за фляжкой, но Данка отстранилась и сделала еще один глоток. Митро вырвал у нее фляжку насильно.

– Хватит, сомлеешь без привычки! Не кагор, небось! Ну, все, с богом, ступай… И боже сохрани тебя на Яков Васильича дохнуть! Завтра же в соломе на базаре сидеть будешь, и я с тобой вместе!

– Нет, Дмитрий Трофимыч, я тебя не выдам, – серьезно пообещала Данка. И, стараясь не обращать внимания на в тот же момент закружившуюся голову, побежала вслед за Митро.

Навроцкого она увидела сразу, как только вошла в зал и глаза привыкли к яркому свету свечей. Тот сидел за столиком у самых дверей и, поймав Данкин взгляд, немедленно отсалютовал ей бокалом с шампанским. А та не сумела даже кивнуть в ответ, изумленная той переменой, которая произошла с ее случайным знакомым. Ни нелепых рыжих туфель, ни потрепанного костюма с грязным платком в кармашке, ни перстня с фальшивым камнем. Сейчас Навроцкий был одет в безупречного покроя черный фрак и сверкающую белизной сорочку, а в галстуке тускло поблескивала булавка, которая показалась Данке бриллиантовой. «Господи… Генерал-губернатора он, что ли, в очко надуть успел?!» – испуганно подумала она, прикидывая, сколько времени прошло с тех пор, как они расстались в переулке. Данка даже не сразу почувствовала, что Варька усиленно толкает ее в бок, а когда эти толчки стали чрезмерно ощутимыми, сердито скосила в ее сторону глаза:

– Ну, чего тебе?!

– Ты хоть из приличия поклонись… Сыромятников вон прямо скачет!

Данка нехотя повернулась. В самом деле, купец Сыромятников, занявший с компанией друзей лучший стол, давно уже вертелся на стуле, вытягивая шею. Это был довольно красивый, хоть и грубоватый парень лет двадцати трех, в дорогом костюме, с остриженными по последней французской моде русыми волосами. Бриллиантовые запонки на манжетах его сорочки так и сверкали. От папаши, до смерти проходившего с бородой до пупа, в стародедовской поддевке и сапогах бутылками, Сыромятникову-сыну достались, не считая богатства, лишь густые, сросшиеся брови, жесткий, чуть выдвинутый вперед подбородок и блудливые, как у уличного кота, желтые глаза. Федор Сыромятников еще не привык к свалившимся на него огромным деньгам: при жизни отец держал его в строгости, лично контролируя все расходы и свободное время сына, принуждая его к длительному сидению в конторе за счетами и разъездам по лабазам и лавкам, разбросанным по всей Москве. Теперь же Федор напоминал сорвавшегося с привязи молодого кобеля, вылетевшего с обрывком цепи на шее за ворота и ошалевшего от неожиданной свободы. В первые же дни вольной жизни без папашиного надзора друзья, которых у Федора немедленно завелось огромное множество, привели его в ресторан Осетрова, и там он увидел Данку. И сейчас, поймав ее взгляд, Сыромятников вскочил, чуть не перевернув стол со всем стоящим на нем, и грянул громоподобно на весь зал:

– Ур-ра, несравненная!

Спутники Сыромятникова подхватили приветствие, и от их дикого рева задрожали бокалы на столиках. Данка поклонилась, улыбнулась, надеясь, что это не выглядело слишком принужденно. Села на свое место рядом с Варькой и дала себе страшную клятву: ни одним глазом не смотреть на Навроцкого до конца вечера.

Увы, это было очень трудно. Сидя рядом с другими и вытягивая традиционную первую песню, которая исполнялась всем хором, без солистов, Данка старалась смотреть поверх столиков. Но глаза сами собой обращались к двери, туда, где, свободно откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу, сидел и беззастенчиво разглядывал ее Навроцкий. Еще хоровая песня не дошла до середины, а они уже трижды встретились глазами, и каждый раз этот нахал почтительно склонял голову или чуть заметно приподнимал бокал. Наконец песня кончилась, и вышла со своим романсом Марья Васильевна, потом дуэтом пели Стешка и Аленка, затем пошла плясать Фенька Трофимова, а Данка и Навроцкий продолжали сталкиваться взглядами, и с каждым разом все чаще, и Навроцкий уже улыбался широко и открыто, блестя зубами, как тогда, в трактире. Данка же, у которой от выпитого еще шла кругом голова, успела напрочь забыть о том, что прямо перед ней сидит и тоже не сводит с нее глаз Сыромятников. И поэтому, когда кулак Варьки с новой силой впился ей под ребро, Данка подскочила на месте и испуганно зашипела:

– Ты свихнулась, что ли, дура?! Дыру проткнешь!

– Не я свихнулась, а ты! – процедила в ответ Варька. – Ты слышишь, что тебя вызывают?! Фу-у, как от тебя несет… Когда успела-то, бессовестная?!

От ужаса у Данки похолодела спина. Неужели она пропустила свой выход?! Кое-как изобразив на лице улыбку, она осторожно обвела глазами цыган и поняла, что не ошиблась. Все смотрели на нее с удивлением, а у Якова Васильева, стоящего перед хором, уже сдвинулись брови. Данка поспешно встала и судорожно начала вспоминать, какой романс должна петь. К счастью, Варька догадалась и шепнула:

– «Ты знаешь все…»

Данка нетвердым шагом вышла вперед. Ноги были словно ватные. Проходя мимо Якова Васильева, она постаралась не дышать вообще, и, кажется, хоревод ничего не заметил. За ее спиной Варька, обернувшись к мужскому ряду, грозно посмотрела на Митро. Тот со всем возможным недоумением пожал плечами и отвел глаза в сторону.

Когда Данка, придерживая подол муарового платья, вышла вперед, Сыромятников встал ей навстречу и провозгласил:

– Царица грез! Осчастливь, Дарья Степановна!

– Всегда для вашей милости рада… – поклонилась она, как механическая кукла.

Гитаристы взяли первый аккорд. Данка, изо всех сил соображая, как можно петь и не дышать при этом на стоящего перед ней поклонника, взяла дыхание.

К счастью, романс был старый, сто раз петый, и уже на первых строках Данка с облегчением поняла, что с верхними нотами все в порядке. То ли действительно помогла фляжка Митро, то ли от волнения вернулся севший голос – романс звучал как никогда хорошо. За столиками перестали есть и разговаривать, все взгляды обернулись к тонкой фигурке в малиновом муаре. Навроцкий невозмутимо развернулся вместе со стулом, чтобы лучше видеть певицу, и Данка не заметила, что сама невольно подалась к нему, а когда заметила – было уже поздно.

Ты знаешь все, хоть я скрывала…

Зачем же ждешь ты от меня,

Чтоб я сама тебе сказала: