— Обвиняемый, я мог бы воспользоваться этим обстоятельством и прекратить выслушивать ваши ответы, судить вас как «немого» и, кроме того, отказать вам в праве на помощь со стороны адвоката. Но я не желаю, чтобы в глазах наших недоброжелателей вы выглядели как жертва каких-то темных интриг. Вот почему я поручаю другим судьям вести допрос, и я надеюсь, вы не отобьете у них охоту выслушивать вас. Вам слово, господин протестантский советник!

Поднялся высокий человек с суровым лицом.

Главный судья сделал ему замечание:

— Господин Дельма, вы сегодня исполняете роль судьи. Высокое звание вершителя правосудия обязывает вас слушать заключенного сидя.

Дельма снова сел.

— Перед тем как возобновить допрос, — произнес он, — я хотел бы обратиться к суду с просьбой, отнюдь не вызванной пристрастной снисходительностью к обвиняемому, но исключительно чувством гуманности. Всем известно, что подсудимый — калека с детства, его увечье явилось следствием тех братоубийственных войн, которые долгие годы терзали нашу страну, в особенности ее юго-западные края, откуда обвиняемый родом. Процесс может затянуться, и я прошу у суда разрешить обвиняемому сесть, иначе он может потерять сознание.

— Это невозможно! — отрезал Бурье, один вид которого вызывал у Анжелики отвращение. — Согласно традиции судопроизводства, во время судебного заседания обвиняемый должен стоять на коленях перед распятием. Достаточно уже того, что ему позволили не становиться на колени.

— Я повторяю свою просьбу, — настаивал протестантский советник.

— Ну разумеется, — взвизгнул Бурье, — кто не знает, что вы считаете подсудимого почти своим единоверцем, ведь его кормилицей была гугенотка, и он утверждает, будто в детстве его искалечили католики — что, впрочем, еще нужно доказать.

— Я повторяю, что речь идет лишь о простой человечности и благоразумии. Преступления, в которых обвиняют подсудимого, вызывают у меня такой же ужас, как и у вас, но если он упадет в обморок, то, господин Бурье, мы никогда не закончим этого заседания.

— Благодарю вас, господин Дельма, но я не упаду в обморок. Прошу вас, продолжим, — отрезал обвиняемый таким повелительным тоном, что судья после секундного замешательства повиновался.

— Господин де Пейрак, — вновь произнес Дельма, — я верю вашей клятве говорить только правду и верю вашим заверениям о том, что вы никогда не имели дел с нечистым духом. Но слишком многое в вашей жизни остается неясным, каковое обстоятельство не позволяет судьям в полной мере поверить в вашу искренность. Вот почему я прошу вас ответить на все вопросы, которые я задам, не имея при этом другого намерения, как только рассеять страшные подозрения, тяготеющие над вашими поступками. Вы убеждаете нас в том, что добывали золото из горной породы, которая, по мнению специалистов, золота не содержит. Допустим. Но зачем вы занялись этим странным, тяжелым трудом, к какому ваше воспитание дворянина вас никак не готовило?

— Главное, к чему я стремился, так это разбогатеть за счет своего труда и умственных дарований. Другие просят у короля пенсий, или живут на подачки богатых соседей, или впадают в бедность. Поскольку ни одна из этих возможностей меня не привлекала, я постарался извлечь максимум пользы из своих умений и из принадлежащих мне земель. И думаю, что при этом я не нарушил Господних заповедей, ибо сказано: «Не зарывайте талант в землю»[46]. Полагаю, это означает, что ежели кому-либо дарованы способности, тот не имеет права не использовать их, но по воле Божьей обязан заставить их приносить плоды.

Лицо судьи окаменело.

— Не вам, месье, толковать нам о Божьей воле. Далее… Почему вы окружали себя распутниками и подозрительными иноземцами, которые, хотя и не уличены в шпионаже, но, по нашим сведениям, настроены враждебно по отношению к Франции и даже к Римской церкви?

— Эти люди, столь подозрительные в ваших глазах, на самом деле ученые-иностранцы, швейцарцы, итальянцы и немцы, с которыми мы обсуждали научные темы. Дискуссии о силе тяжести земли и гравитации Вселенной — увлекательное и безобидное времяпрепровождение. Что до распутства, которое мне ставят в вину, то в моем дворце случалось не больше скандальных историй, чем в те времена, когда куртуазная любовь, по словам эрудитов, «цивилизовала общество», и уж точно меньше, чем случается в наши дни — и каждый вечер — при дворе и в любом из парижских кабаков.

Судьи нахмурились, услышав такое дерзкое заявление. Но Жоффрей де Пейрак, подняв руку, воскликнул:

— Господа судьи и дворянство мантии[47], присутствующие в этом зале! Я знаю, что, благодаря вашему здравомыслию и чистоте нравов, вы представляете одно из самых здоровых сословий страны. Не сердитесь на меня за эти слова, относящиеся к совсем иному сословию, слова, которые вы и сами часто говорили себе.

Подкупающая искренность этой оговорки озадачила судей и клерков, которые подсознательно почувствовали себя польщенными тем, что их добродетельный и скучноватый образ жизни вознесен на такую высоту.

Дельма откашлялся и для вида полистал документы.

— Говорят, вы знаете восемь языков.

— Пико делла Мирандола[48], живший в позапрошлом веке, знал восемнадцать, и никто не обвинял его в том, что сатана лично взял на себя труд обучать его лингвистике.

— Наконец, установлено, что вы зачаровываете женщин. Я не хотел бы понапрасну оскорблять человека, и без того преследуемого несчастьями и бедами, но трудно представить, будто ваш физический облик настолько привлекателен для дам, что они готовы на самоубийство и млеют, едва лишь завидев вас.

— Не нужно преувеличивать, — скромно улыбнувшись, проговорил граф. — Зачарованными, как вы выразились, были лишь те, кто страстно этого желал; что же касается нескольких экзальтированных дам, то каждый из нас встречался с такими. Единственное подходящее для них место — это монастырь или, скорее, больница. Мы не должны судить обо всех женщинах на примере нескольких умалишенных.

Дельма напустил на себя еще более торжественный вид.

— Общеизвестно, и многочисленные донесения подтверждают, что в Тулузе, на своих Судах любви, нечестивых по своей сути, ибо Господь заповедал нам любить, чтобы зачать, а вы публично восхваляли половой акт.