На ветхом рубище певца.

В этом моем рассказе два письма и соответственно – два сюжета. Они смыкаются на Берте Тодде, который был агент ЦРУ и друг Евтушенко и мой друг. И теперь еще загадочнее выглядит интрига с получением Женей синекуры от Куинс-колледжа, когда из него по сокращению штатов выгнали Барри Рубина. Само собой, Бродский ввинтился в эту интригу по обеим причинам – объективным и субъективным: чтобы защитить старого друга и чтобы в очередной раз шарахнуть по старому врагу. Благо есть повод. Да еще какой! А Евтушенко он за версту не переносил, а заодно и иже с ним. Даже когда заходила речь об Ахмадулиной, истерически хмыкал по той только причине, что та была когда-то женой Евтушенко: «Это та, которая была растерянна, когда постель была расстелена?» – довольно гадко цитировал он стих Евтушенко об их первом соитии. Тем не менее написал про нее похвальную статью по заказу «Vogue», оправдываясь потом, что для денег, хотя по мнению его друга Карла Проффера, хорошо знавшего славоискательство Бродского, – для престижа: как мог ИБ упустить возможность появиться в этом супер-пупер модном гламур-журнале!

Помимо застарелой обиды на Евтушенко, Бродский терпеть не мог конкурентов. Слышу: «Какой Евтушенко ему конкурент!» В поэзии, наверное, никакой, но в знаковой системе эпохи у Евтушенко место значительно большее, чем в русской поэзии. Не говоря уже об американском, а тем более нью-йоркском культурном истеблишменте: два русских поэта – не слишком много? Два поэта-культуртрегера, два полпреда русской культуры на один космополитичный Нью-Йорк – как поделить между ними здешнюю аудиторию?

Думаю, для Бродского было мучительно узнать, что Евтушенко перебирается в Нью-Йорк для постоянной работы в Куинс-колледже. А с концом вражды (как оказалось, временным) между Америкой и Россией у Жени даже появлялось некое преимущество: он был послом новой России, тогда как Бродский – бывшей. Что Бродский не учел – в Америке подобные доносы – а доносом это злосчастное письмо называет даже его американский друг и издатель Эллендея Проффер – имеют обратное действие. Но и в любом случае, на контринтригу (если была начальная интрига) у Бродского уже не было времени. Через два с половиной месяца Евтушенко стоял у гроба Бродского, не подозревая о телеге, которую покойник послал президенту Куинс-колледжа. А если бы знал? Все равно бы пришел – из чувства долга. Как поэт – к поэту. Как общественный деятель – на общественное мероприятие.

Представляю себе настроение Бродского, если бы он мог глянуть из гроба на заклятого врага. Да и не на него одного! А Саша Кушнер, которого Бродский за версту не выносил и который в аварийном порядке, спасая свою репутацию (damage control), прилетел из Петербурга, чтобы демонстративно постоять у этого гроба! Как все-таки мертвецы беспомощны и беззащитны.

Того же Берта взять. Если бы он присутствовал на параде своих жен (плюс любовниц), в который превратились его поминки, и подглядел нас с Евтушенко, которых он тщетно пытался помирить, пожимающих друг другу руку? Или меня на кампусе, читающего его письмо о том, что он был агентом ЦРУ? Или заглянул бы сейчас в мой компьютер, который он же мне и установил, а потом добавлял память и загружал программы, и прочел рассказ, в котором мне осталось, самое большее, два-три абзаца?

Да еще кой-какие вопросы.

Догадывался ли Евтушенко со товарищи о роли, что предназначалась им в «куинсовском» проекте ЦРУ? Понимал ли Берт сверхзадачу порученной ему культурной миссии? А как в самом ЦРУ – сознавали в его мозговом центре, что проамериканский литературный диссент подтачивал сами основы советского государства, оправдывая худшие подозрения КГБ? В конце концов, «империя зла» рухнула, но, как мы видим, не в одночасье. Мой друг Джеймс Бонд выполнял патриотический долг и вместе со своими подопечными московскими литераторами также приложил к тому руку.

Святое дело?

Зависит от того, как посмотреть.

P.S. Два стихотворения

Ну не поразительно, что два упомянутых поэта, которых Бродский считал своими кровными врагами – Кушнер и Евтушенко, не сговариваясь, с разницей в три года – в 2002-м и в 2005-м, – посвятили ему по стихотворению, где каждый назвал его своим братом? В обоих анонимно, но зримо присутствую я: Кушнер называет меня «недругом вздорным» и почти прямым текстом говорит, что я измыслил их вражду на месте братства, а Евтушенко своими словами пересказывает изложенную здесь гипотезу, что два русских поэта-полпреда не поделили между собой Америку. Однако Евтушенко – отдам ему должное! – рассказал о контроверзах собратьев по поэзии, в отличие от бесстыдника Кушнера, который объявляет свое братство с покойником нерушимым, хотя по жизни они если и были братьями, то на манер либо Ромула и Рема или Каина и Авеля, а в «Трех евреях», как читатель помнит, я сравнивал их с двумя другими библейскими братьями – Иаковым и Исавом. А теперь две эти братских эпистолы Бродскому на тот свет.

Кушнер:

Поскольку я завел мобильный телефон, —

Не надо кабеля и проводов не надо, —

Ты позвонить бы мог, прервав загробный сон,

Мне из Венеции, пусть тихо, глуховато —

Ни с чьим не спутаю твой голос: тот же он,

Что был, не правда ли, горячий голос брата.

Тогда мне незачем стараться: ты и так

Все знаешь в точности, как есть, без искажений,

И недруг вздорный мой смешон тебе – дурак

С его нескладицей примет и подозрений,

И шепчешь издали мне: обмани, приляг,

Как я, на век, на два, на несколько мгновений.

Евтушенко:

Как же так получилось оно?

Кто натравливал брата на брата?

Что – двоим и в России тесно?

И в Америке тесновато?

Как с тобою мы договорим?

Нас пожрал теснотой и ссорами

наш сплошной переделкинский Рим,

да и выплюнул в разные стороны.

Дружбой мы не смогли дорожить.

Может, чтоб не мириться подольше,

и не надо нам было дружить,

ибо, ссорясь, мы сделали больше.

Мертвым нам не уйти, как живым,

от кровавого русского римства.

Мы с тобою не договорим.

Мы с тобою не договоримся.

Стиховую цитату Евтушенко даю в обратном переводе, но вот точная цитата из стихотворения Евтушенко на смерть Роберта Кеннеди:

Линкольн хрипит в гранитном кресле ранено.