Когда она снова легла, кто-то начал барабанить в стекло и царапать ставни. Утром снег снова оказался нетронутым.

За эти две недели в Милберне случился еще ряд событий, совпавших по времени с пробуждением Доном Вандерли духа Альмы Моубли.

Уолтер Берне сидел в своей машине на бензозаправке и думал о жене. Кристина в последнее время была крайне рассеянна — жгла обеды и подолгу сидела, глядя на телефон, — и он подозревал, что у нее роман. Он до сих пор помнил, как на вечеринке у Джеффри полный Льюис Бенедикт поглаживал ее колено. Конечно, она была все еще привлекательной женщиной, а он лишь толстым провинциальным банкиром; полгорода не отказалось бы затащить Кристину в постель, а на него женщины не глядели уже лет пятнадцать. Скоро сын уедет, а они с Кристиной останутся вдвоем изображать семейное счастье. Лен Шоу, владелец станции, заливающий ему бак, кашлянул и спросил: «Как поживает миссис Готорн? Что-то ее давно не видно. Может, у нее грипп?» — «Нет, с ней все в порядке», — ответил Берне, думая, что Лен, как и девяносто процентов мужчин города, спал со Стеллой Готорн; он и сам не избежал этого. Можно было сбежать с ней, вдруг подумал он, в какой-нибудь Паго-Паго и там забыть навсегда о Милберне и о том, что был женат.

А Питер Берне, сын банкира, мчался вместе с Джимом Харди на избыточной скорости по шоссе. Джим, про которого лет сорок назад сказали бы, что он «рожден, чтобы быть повешенным», действительно поджег сарай старого Пэга, потому что слышал, что старухи Дедэм держат там своих лошадей. Сейчас он рассказывал Питеру про свои сексуальные приключения с новой жительницей отеля Анной Мостин, что было явной выдумкой.

А Кларк Маллиген сидел в операторской будке своего кинотеатра и в шестой раз смотрел «Кэрри», думая о том, когда кончится этот снег и приготовит ли Леота на обед что-нибудь, кроме запеченных гамбургеров, и случится ли с ним когда-нибудь что-нибудь необычное.

А Льюис Бенедикт расхаживал по своему обширному дому, захваченный странной мыслью, что женщина, которую он чуть не сбил на дороге, была его покойная жена. Эти волосы, этот поворот плечей… Чем больше он об этом думал, тем в большую растерянность приходил…

А Стелла Готорн лежала в комнате мотеля с племянником Милли Шиэн Гарольдом Симсом, думая, когда он перестанет болтать: «И вот. Стел, эти типы в моем отеле утверждают, что тезис, над которым я работал четыре года, утратил всякое значение. Джонсон и Ледбитер даже не упоминают Лайонела Тайджера, они плюют на полевую работу, только копаются в мифах — вот недавно один остановил меня в коридоре и спросил, читал ли я что-нибудь о Маниту, — о Маниту, представляешь? Пережитки мифа и так далее».

«Что такое Маниту?» — спросила она его, но не слушала, что он говорил о каком-то индейце, который гнался за оленем и загнал его на вершину горы, а олень повернулся к нему и оказался вовсе не оленем…

А Рики Готорн, подъезжая как-то утром к Уит-роу (он уже поставил зимние покрышки), увидел, как на площади человек в куртке горохового цвета и синей шапке бьет маленького мальчика. Рики притормозил и увидел, что мальчик бос. Это так шокировало его, что он высунулся из машины и закричал: «Эй, хватит!», но и мужчина, и мальчик повернулись и так посмотрели на него, что он быстро захлопнул дверцу и поехал дальше.

А вечером, попивая у окна кухни чай с ромашкой, он едва не выронил чашку, когда из темноты за окном на него глянуло лицо — бледное и искаженное, — и он понял, что это ЕГО лицо.

А Питер Берне и Джим Харди вывалились из бара, и Джим, пьяный только наполовину, воскликнул: «Слушай, у меня идея!», — и заржал на пол Милберна.

А темноволосая женщина в отеле Арчера все так же стояла у окна в темной комнате и смотрела, как падают снежные хлопья.

А в шесть тридцать вечера страховой агент Фредди Робинсон позвонил в офис и спросил миссис Куэст, как зовут их новую сотрудницу и где она остановилась.

А женщина в отеле смеялась, стоя у окна, а тем временем погибло еще несколько животных — две телки Элмера Скэйлса (он уснул у окна с ружьем в руках) и одна из лошадей сестер Дедэм.

С Фредди Робинсоном все произошло следующим образом. Он застраховал двух старух Дедэм, дочерей полковника и сестер несчастного Стрингера Дедэма. Они жили в старом доме на Уиллоу-Майл-роуд, держали лошадей и ни с кем не общались. Того же возраста, что и члены Клуба Чепухи, они далеко не так хорошо сохранились. Долгие годы они вспоминали Стрингера, который не умер сразу, когда обе его руки затянуло в молотилку, — он весь август лежал на кухонном столе, завернутый в одеяло, и все что-то лепетал, пока жизнь уходила из него. Горожане устали слушать, что хотел Стрингер сказать перед смертью, тем более что сестры не могли это толком объяснить, — они лишь утверждали, что он ВИДЕЛ нечто, он вышел из себя, иначе зачем бы он вдруг стал совать руки в молотилку? Похоже, сестры обвиняли в чем-то невесту брата, мисс Галли, но когда она внезапно покинула город, история постепенно забылась. Тридцать лет спустя немногие в городе помнили красивого и обаятельного Стрингера Дедэма, разводящего лошадей для дела, а не для забавы двух стареющих женщин, а сестры Дедэм махнули рукой на тупоумие жителей Милберна и общались только со своими лошадьми. Еще через двадцать лет они были живы, но Нетти разбил паралич, и многие горожане никогда не видели ее.

Фредди Робинсон как-то проезжал мимо их фермы, и его внимание привлекла надпись на почтовом ящике «полк. Т.Дедэм», которую Рея регулярно обновляла. Фреддине знал, что полковник умер от малярии еще в 0 г., но Рея, которая объяснила ему это, была так очарована молодым человеком, что застраховалась у него на три тысячи долларов. Конечно же, она застраховала своих лошадей. Она боялась Джима Харди, который затаил на них злобу еще с тех пор, как она отогнала его от конюшни, и Фредди Робинсон доходчиво объяснил ей, что небольшая страховка — как раз то, что нужно, если Джим подкрадется к ним с канистрой бензина.

Фредди тогда был еще молод и мечтал вступить в ряды Клуба Миллионеров; восемь лет спустя он был близок к этому, но теперь его это не радовало — он знал, что в большом городе он разбогател бы гораздо быстрее. Он имел основание думать, что разбирается в страховом бизнесе и умеет всучить страховку почти любому, но не гордился этим. Он просто эксплуатировал страх и жадность людей, и иногда в нем поднималось презрение к себе и к собратьям по профессии.

Изменили Фредди не брак, не дети, а жизнь рядом с Джоном Джеффри.

Сперва ему казалось, что старики, которых он наблюдал примерно раз в месяц, заняты сущей ерундой. Подумать только — вечерние костюмы! Они выглядели этакими мафусаилами, пережившими свой век. Потом он начал замечать, что возвращается из Нью-Йорка домой с облегчением. Брак его сложился неудачно, даже при наличии двоих детей, но он стремился не к семье, а к самому городу, к тихой пристани, где он наконец обрел покой.

Это чувство укрепили два события. Как-то вечером, проходя мимо дома Эдварда Вандерли, он увидел через окно заседание Клуба Чепухи. Мафусаилы сидели и о чем-то разговаривали; один поднял руку, другой засмеялся. Фредди зачарованно смотрел на них. С приезда в Милберн прошло шесть лет, теперь ему было тридцать два, и, пока он старел, эти люди оставались такими же. Теперь он видел в них не гротеск, а достоинство и тайну — да-да, тайну; ему было интересно, о чем они говорят. Через две недели он повел одну из старшеклассниц в ресторан в Бингемтоне и увидел там Льюиса Бенедикта с официанткой из заведения Хэмфри. Он начал завидовать Клубу Чепухи и больше всех Льюису.