дереве мира? Ох, и глупый же народ феминистки! Оскорбительней для настоящей женщины, по-моему, просто ничего не придумаешь: утверждать на полном серьёзе, что материнство, рождение детей ограничивает человека, мешает какой-то там "самореализации"!.. Ну хорошо, ты "реализуешь" своё одиночество, тебе никто никогда за всю твою игру в жизнь не скажет "мама". После "Бога" слово "Мама" – самое ключевое, самое счастливое в мире – и ты его никогда не услышишь. Мне кажется, – без шуток! – иногда даже мужчины завидуют нам в этом одном-единственном… Помнишь песенку:

Папа может, папа может всё, что угодно!

Только мамой, только мамой не может быть.

Кирилл засмеялся.

– А когда дети рождаются у молодых родителей, – продолжала Марина, – нет ещё опыта, как их там надо воспитывать – и просто исходишь из того, что вспоминаешь себя в детстве: что мне было бы интересно и важно, какими глазами я бы смотрела бы на то, на это. И ребёнок, подрастая, быстро превращается в твоего "друга детства"! В чём-то не такого, как ты, в чём-то совсем другого, а всё равно – ещё какого друга! Ты опять растёшь вместе с ним. Проезжаешь на машине времени те же самые, давнишние, уже знакомые края – но другим, неожиданным маршрутом, так что становится ещё интересней. Сама порой удивляешься: ну, надо ж, вот это-то я не видела, не помню (как смогла проглядеть, объехать, не обратить внимания?), а вот это вот – моё, да, моё, то самое… ещё б не помнить! Выходит, то ли ты – экскурсовод для сына по своей стране, то ли он для тебя – по своей. Оба массу нового о мире и о себе узнаете!.. А вот ещё вспомнилась на ходу другая поговорка: носите детей на руках молитвы. Но уж это-то я по-настоящему только в автобусе и ощутила: когда преподобный Сергий в ответ на мой мысленный крик мне Ромку, действительно, чуть не на руках поднёс. Живого!

– А вот меня некому было носить на руках молитвы, – погрустнел Кирилл. – Ромке по жизни повезло. Знаете, что меня в нём больше всего восхищает! Ты думаешь, что ему плохо – а он всеми дурашествами показывает, что ничего подобного! Челюсти жалости захлопываются… – и мимо! Мимо! Его там просто нет, где ты его жалеешь.

– А дети же, действительно, всё по-другому переносят. Это ж мы за них больше переживаем, чем они за себя! Пока мы не поймём, что в их мире всё другое, мы вообще ничего о жизни не поймём. Вот у моей подруги в Питере живёт очень весёлый, замечательный, талантливый отец… инвалид детства! У него ещё в три года (кажется, от полиомиелита) ноги отнялись. Так он мне что рассказывал: "В детстве я был счастливейший человек! Вот, веришь, Марина, ни на каплю не чувствовал себя обделённым – наоборот же! Че-етверо братьев: у всех по дому дела, у меня – отдых! все тебя любят, заботятся, в школе тоже особо строго не спрашивают – что ещё нужно сорванцу для счастья. Дурачился, шалил, друзей всегда полно было! Жизнь – праздник. Едешь, бывало, в школу – старший брат на санках везёт, где побыстрей прокатит, а ты его ещё и шарфом погоняешь: "Но-но-о!". И знаешь, Кирилл, что я ещё в жизни поняла. В отношении любой беды (случившейся или пока что не случившейся – не важно), как в отношении гопоты, – никогда нельзя показывать, что ты её боишься! Рогатые – это та же гопота поднебесная. Мне этот светлый человек очень многое помог понять.

"Да-а! Вижу теперь, от кого это у Ромки… – понял Кирилл. – Уже не удивляюсь!"

– Как говорил мне один старый батюшка, прошедший лагеря, – продолжала Марина, – духовный закон – не тюремный: в нём из трёх только одно "не": "Верь: не бойся – проси!" И даже когда что-то уже произошло, и когда что-то может произойти – верь Богу и проси. А вот бояться нечего. "Что вы так боязливы, маловерные", – сказал Христос во время бури.

– Оттого и боязливы, что маловерные, – ответил Кирилл вместо апостолов.

– А вот дети-то как раз и не маловерные. Они, может, и не сознают, но живут они в состоянии реального чуда. Их мужество – это мужество чуда, мужество сказки. Они же у нас сказочные богатыри – всемогущие: с верой, что всё у них получится. Но это только для маловерующего, для боязливого – сказка. А в Боге все "сказки" до единой – реальность! Абсолютная! Идеализм детей – по-моему, куда более адекватная картина Божьего мира, чем наш будто бы "трезвый" взгляд. Трезвый бред!

– Э-эх, а всё равно во взрослом возрасте эту боязливость уже никуда не денешь! – воскликнул Кирилл.

– Вот тавтология, конечно, Кирилл, но я боюсь: то, чего мы боимся – это и есть настоящая жизнь. А то, чего не боимся… этого бы и стоило бояться! – ответила Марина.

"Обалдеть, да вот же она, точнейшая формула нашего искажённого "страха Божьего": мы боимся как раз Того, Кто есть Жизнь. Именно потому, что Жизнь-то – настоящая! Самый-то ужас, что настоящая:

Днём со свечками искали

выход в Жизнь, где всё не так.

Дырок много – все слыхали,

да не выскочить никак!..

Нет, это неправда: это только наше милое самооправдание, что "не выскочить". На самом-то деле боимся мы этой Жизни! До паники боимся любых "дырок" – аварий, трагедий… да что уж там – вообще всякого дискомфорта, неуюта. Голгофа ведёт к Воскресению – а вот Голгофы-то мы и боимся… стало быть, и Воскресения. Вот почему исчезло давным-давно из нашей жизни Воскресение – остались после детства одни будни. Тянутся-потянутся – и мы ещё умудряемся бояться, что их кто-нибудь да прервёт. Ох, и заманил же нас "фараон" в свой "Египет"! И когда уж, действительно, расступятся эти стены из воды: сработает Лифт. Прав Ромка из повести: боимся мы и Лифтов, и Моря. Смесь клаустрофобии с агорафобией!"

– Жалко, что книга не дописана, – сказал Кирилл.

– Да жизнь сама допишет, – махнула рукой Марина.

– По-моему, она это уже делает, – согласился Кирилл. – Вот ведь здорово, что ваша книга попала мне именно после "псалмов". Теперь-то я вижу, кого ненавижу… И не Бога! И не человека. И не Отечество. Того одного, кто выступает от их имени. Правильно вы его назвали Верховным Издевателем. Есть книги, которые… даже не то что хорошие или плохие – они наши. Вот эта вот – моя! Вы её написали как будто нарочно для меня! Я понял всё это так – это великолепная книга о подмене. О самой большой подмене в жизни