— Хейне, в твоих словах была ненависть, — заметил Штолленберг.

— Нет, я всего лишь высказал правду.

— Нет, Герд, тебя выдал голос, — возразил Тайхман.

— Если ты — взглянешь на вещи не с точки зрения того, что мы называем ненавистью, ты лучше поймешь свою родню. — Штолленберг встал. — Люди, на которых ты нападаешь, могут быть не очень умными, но они не такие уж и плохие. Скажи, где тут…

— В коридоре, вторая дверь налево, — объяснил Хейне.

— Но мне кажется, что ты, Герд, иногда можешь быть плохим, — сказал Тайхман.

— Нет, он совсем не плохой, — заявил Штолленберг, выходя из комнаты.

— О чем это вы тут спорите? — спросил, просыпаясь, Фёгеле. — Давайте лучше выпьем.

И они стали пить «Йоханнисберг Кабинет 1929 года». Вернувшийся Штолленберг с удовлетворением отметил, что оно стоит тридцать марок за бутылку.

Была создана новая флотилия. Флагманом стал «Альбатрос». Флотилия была составлена из рыболовецких судов, недавно переведенных из Германии.

Ближе к вечеру «Альбатрос» пришвартовался к Брестскому причалу. В течение шести недель он совместно с 24-й патрульной флотилией нес патрульную службу в прибрежных водах и эскортировал подводные лодки в Бискайском заливе.

На следующее утро была назначена большая приборка: на «Альбатрос» должны были прибыть артисты, чтобы отметить ввод в строй новой флотилии.

— Они уже здесь, — объявил за завтраком Хальбернагель. — Я их видел. Дам больше, чем мужчин; знаменитости, актрисы, певицы, балерины, красотки, одеты так, что убиться можно, есть шлюхи!

Представители артистического мира поднялись на борт. Они желали видеть все. Дамы спускались по трапу в кубрик — совсем не простая задача для тех, кто ходит на высоких каблуках.

— Боже, как здесь тесно! И вы здесь спите? Невероятно!

— Да, мы должны были это увидеть, чтобы осознать, как трудно приходится нашим мальчикам, — сказал один из артистов, снимая шляпу, чтобы она не помялась. Моряки не знали, что сказать, и лишь смущенно улыбались. Одна кинозвезда позволила усадить себя на койку и положила ногу на ногу, демонстрируя чулки телесного цвета. Затем она принялась щебетать. Она говорила без умолку — и не сказала ничего. Но это было не важно, моряки все равно ее не слушали, их больше интересовали зрительные впечатления.

— Автографы? О да, конечно. С превеликим удовольствием.

Моряки протянули звезде листочки бумаги, чтобы та написала на них свое имя. Вперед вышел Хальбернагель.

— Распишитесь в моем дневнике, мадам. — С этими словами он передал ей прошлогоднюю записную книжку, куда заносил свои карточные долги.

— Это очччень интересно, — прощебетала звезда, не прекращая говорить и одновременно раздавать автографы, как учили ее в Берлине. Тайхман вдруг понял, что она боится, что кто-нибудь задаст ей вопрос, на который она не сможет ответить, поскольку в тех пьесах и фильмах, где она играла, готового ответа не было.

После того как каждый матрос получил хотя бы один автограф — Хальбернагель добыл их с полдюжины: «Я их потом продам», — объяснил он Тайхману, — знаменитости вернулись на палубу. Здесь вниманием дам завладели офицеры штаба флотилии, которые ходили вокруг них подобно тому, как кот ходит вокруг кастрюли с горячим супом. О да, они были голодны, но боялись обжечься. Это были важные персоны, с которыми надо держаться осторожно, иначе они погубят твою карьеру.

— Да, мадам; нет, мадам; да, моя дорогая мадам, — говорили офицеры. Матросы выражались попроще, но, поскольку этот язык был не для дамских ушей, они говорили между собой. В принципе это было одно и то же.

Хальбернагель ухитрился уговорить балерин забраться на боевые посты. Он объяснил им, как действуют орудия, и поднял их повыше, чтобы дамы смогли посмотреть в прицелы. Он говорил со знанием дела и сыпал техническими терминами, хотя его боевой пост как «вестового командующего» находился на мостике и к орудиям он не имел никакого отношения. Он произносил короткие речи, которые порой звучали довольно двусмысленно, насколько могли судить моряки по тому, как дамы хихикали. «Вот тут затвор, и еще есть болты, и все нужно вставлять в разные места, а в темноте, особенно на новых орудиях, найти нужное отверстие не так-то легко». Громкий смех. «Поэтому, — продолжал Хальбернагель, — я предпочитаю оружие, в которое все уже правильно вставлено». Это было воспринято девушками как комплимент, и вновь раздался смех.

Моряки, находившиеся на палубе, трудились у трапов и наблюдали, как девушки поднимались наверх и спускались вниз. Кинозвезда не пожелала осматривать с Хальбернагелем боевые посты. Она уже и так была достаточно популярна. Она предпочла развлекать офицеров, и едва ли сумела бы найти более благодарную публику.

Затем дамы и господа отправились обедать. Господа шли первыми, за ними следовали дамы. Дам сопровождал мужчина в длинном пальто с поясом и в фетровой шляпе с загнутыми полями. Он раздавал направо-налево приветствия и при каждом удобном случае снимал перед дамами шляпу, демонстрируя лысую макушку. К нему обращались «профессор», и, по словам одного из офицеров, он был правой рукой Геббельса.

— Подождите минутку, дорогой профессор, — промолвила кинозвезда. — Мне необходимо раздать еще несколько автографов, иначе мальчики меня не отпустят.

— Очень хорошо, моя дорогая, — произнес мужчина в шляпе и остался ждать ее, как и подобает ответственному руководителю.

Офицеры отвели дам обедать. На этом первая часть «увеселения экипажа» завершилась.

— Мы устроим большую бучу, — пригрозил Штюве, — если нам не выдадут спиртного. Отправиться на боковую нельзя, сходить на берег нельзя, а всех девушек увели офицеры.

Но дежуривший в столовой старшина отказался выдавать им спиртное.

После обеда помощник боцмана Швальбер — он удостоился этого звания 30 января — появился в кубрике и произнес:

— Друзья мои, я…

— Какие мы тебе друзья, — осадил его Остербур. — Мы себе друзей выбираем.

— Ну что ж, если вам вежливый разговор не нравится, я приказываю всем вам, негодяи, умыться и надеть выходную форму. Построение в четыре, после чего вы маршем идете в клуб для военнослужащих. Там для нас организована пирушка.

— Поворачивай к нам задницей и скачи отсюда как мартышка.

— Я доложу о твоем поведении начальству.

— Это ты можешь…

После перебранки матросы на какое-то время успокоились.

Но настроение было паршивым. Следующей жертвой стал старший писарь флотилии, которого назначили вести моряков строем в клуб для военнослужащих. Команда «Альбатроса» маршировала позади штабных писарей.

— Запевай! — скомандовал старший писарь.

— Начали! — крикнул матрос из последней шеренги.