Хватаю черно-желтые ласты, которые мне велики, прыгаю в воду, пытаюсь вслед за Диего преодолеть плотную стену прибоя… но волна с силой отбрасывает меня назад. Я нахлебалась воды и, кажется, тону. Мне приходит в голову, что с самого начала этого странного отпуска каждый из нас троих, по очереди, хотел умереть.

Мокрая, несчастная, всматриваюсь в даль, пытаясь различить в волнах голову Диего. Время идет. Время остановилось. Мальчишки вокруг меня приуныли, в глазах тревога. Кажется, я увидела, как голова Диего поднялась еще раз на гребень волны и вновь погрузилась в море. Я подумала о птицах, которые кружат над водой, рискуют жизнью, чтобы выхватить рыбу.

Подбежали музыканты из серого дома. Парень с красным пятном на лице поднял тревогу, на берегу собрались люди. Гойко тоже здесь, ширинка расстегнута, рубаха нараспашку. Наверняка затащил в койку очередную музыкантшу — от этих девиц пахнет соленой килькой и дешевой косметикой. Волосы у него всклокочены, а лицо мрачное, как у драматического актера.

Он обводит взглядом берег, скалы… вижу, как он лезет по уступам, скрывается за скалой. Вскоре появляется снова, мокрый и усталый, как матрос с потерпевшего кораблекрушение судна. Рядом — Диего, он держит ребенка, рука у мальчика безжизненно свесилась. Он идет с этим маленьким живым трофеем. Я бегу к ним.

Диего с трудом переводит дыхание, но улыбается мне. Их отнесло течением в небольшую бухту за скалой, там они смогли выбраться. Анте весь синий — Диего трет ему спину, Гойко вливает в рот несколько капель водки. Мальчишки окружили товарища плотным кольцом, смотрят, как он дрожит, как зубы выбивают чечетку, смотрят на руки, сморщенные от воды, и фиолетовые губы. Смотрят и смеются. Смотрят, как на невиданную рыбу, запутавшуюся в сетях. Анте приходит в себя, выплевывает морскую воду, вскакивает на ноги и убегает, исчезает в зарослях кустарника.

Мальчишки крутят у виска, объясняют нам, что этот сопляк странный, немного не в себе…

Возвращаемся в гостиницу. Сегодня вечером зябко. Ветер стих, но воздух все еще холодный. Падаем на постель, обнявшись, так и не смыв с себя морскую соль.

Анте больше не приходит на пляж. Ребята говорят нам, что мать его наказала — выпорола веревкой, какой обычно привязывает на ночь коз в хлеву. Море спокойно и прозрачно, как стекло. Парень с пятном на лице шлепает по воде в черно-желтых ластах, украденных у французского туриста. Диего лежит на животе, смотрит на скалы, на заросли кустарника. Он скучает по мальчишке, черт побери… ищет его глазами. А вот и Анте — выглядывает из-за кустов, наблюдает, но боится выйти из зарослей. Ребята кидают в него камни, кричат, что видели его, дразнятся.

Диего встает, уходит, повесив на шею фотоаппарат. Хочет посмотреть на гнезда чаек, не вылупились ли птенцы, сделать последние снимки перед отъездом.

Вскоре и я иду следом, обдирая ноги о колючие кусты. Спешу, чтобы не потерять его из виду. Он идет быстро, как будто хочет кого-то догнать. Проходит мимо дома музыкантов, их инструменты лежат под большой шелковицей, которая, кажется, дремлет, утомленная жарой и тяжестью своей кроны. Я замедляю шаг, вижу в окне Гойко — глаза у него закрыты, рука лежит на голой спине какой-то женщины. А потом я вижу их, Диего и Анте. Мальчик не убегает, Диего фотографирует его.

Поднимаюсь до самой вершины. Там, на краю отвесной скалы, где заросли становятся реже, стоит дом, сложенный из камня. На крыльце сидит женщина, очень худая, на ее усталом лице выделяются светлые, глубоко посаженные глаза, неподвижные, как у слепой. Она смотрит на Диего и как будто кланяется ему. Я вижу, как он заходит в дом.

Вечером мы сидим на балконе, пьем белое сухое вино из поселка Лумбарда, закусывая сыром, — надоело ужинать в ресторанах.

— Этот мальчик… — говорю я Диего, — он чем-то похож на тебя. Может быть, его ноги… его привычка убегать…

На следующий день я купила две футболки и кроссовки для Анте, иду наверх, к его матери. У ее груди, дряблой, как вымя больной коровы, висит еще один малыш. Женщина жестами дает мне понять, что ребенок нездоров, не может глотать. Я возвращаюсь с полным пакетом еды для них, оставляю под пустой пивной бутылкой все деньги, что были у меня в кармане. Женщина безрадостно улыбается — нехороший оскал, как у бездомных собак, которые рычат на того, кто их кормит. Она не говорит по-итальянски, но понимает. Она беженка из Краины, вернулась сюда, потому что здесь родилась, здесь есть эта лачуга, здесь живет ее мать. Эту старуху, одетую во все черное, мы часто встречали, когда лазили по скалам, — она пасет коз, у нее угрюмый вид, от нее пахнет спиртным.

Сегодня Диего ведет Анте за руку. Мать разрешила ему пойти с нами на пляж.

— Спасибо болшой, — сказал мальчик, когда мать отвесила ему подзатыльник прямо при нас, чтобы он заговорил.

Так мы впервые услышали его голос. Хриплый клекот морской птицы.

Теперь он с нами. Эти немногие оставшиеся дни он проведет с нами. Диего берет его за руку, вешает ему на шею фотоаппарат. В обед я покупаю кальмаров на тоненьких палочках, мы едим их прямо на пляже. Анте голоден. Теперь он болтает без умолку… его голос дрожит, взлетает вверх, дыхание прерывается. Мы не понимаем и половины из того, что он говорит, но очевидно, что он счастлив. Когда он смеется, его жалкое худое личико преображается, в глазах светится благодарность. Теперь он учит Диего ловить рыбу голыми руками — стоят вдвоем, как мачты, большая и маленькая. Да, они чем-то похожи, я отметила это, когда впервые увидела, как Анте сидит на корточках, обхватив колени, замкнувшись в собственную скорлупу, будто яйцо.

Когда мы вели мальчика домой, встретили Гойко. Мы идем мимо шелковицы, мимо казармы егерей, музыканты репетируют, звучат в унисон флейта и виола. Гойко представляет нам свою сезонную пассию:

— Это Ана.

Черные волосы, подстриженные по моде, лесенкой, обрамляют круглое лицо. Кожа такая белая, что сразу понятно — эта девушка не любит бывать на солнце.

Гойко недоуменно смотрит на мальчика, не понимает, зачем мы таскаем его с собой. Он знает, что это сын той женщины, живущей наверху, которая слегка не в себе.

Однажды вечером я ответила Гойко на его вопрос. Мы сидели на широких ступенях какой-то церкви, озаренных закатным солнцем. Диего побежал в турагентство — мы решили продлить отпуск еще на несколько дней. Клиент в Риме недоволен, Дуччо орал как ненормальный. Мы перестали ему звонить.

— Я бесплодна, Гойко. Мы не можем иметь детей.

Он не знал, что ответить. Обычно слова у него находятся, но сейчас он смотрит в сторону и мнет нос большим пальцем. Достает из кармана скомканный листок, читает свои стихи:

…И жизнь смеется над нами,

как беззубая старая шлюха,

когда мы вгоняем ее вслепую,

мечтая о цветущей, как лилия, жопе… —

Тупо, неподвижно смотрит куда-то:

— Мы — поколение неудачников, Джемма.

Он хлопает меня по спине, крепко обнимает. Я держу его руку, разглядываю ногти, слишком маленькие для таких толстых пальцев.