Создатели созерцательных пространств давно уяснили, что необузданные, девственные просторы воспринимаются нами как угрожающие, а места, где чувствуется присутствие человека, даруют ощущение спокойствия и единения с природой. Тропинка на горе или оазис с хижиной в пустыне вызывают совсем иные чувства, чем безбрежные океанские дали или непроходимые джунгли. Тропы и постройки делают пространство познаваемым, дорожка придает смысл ландшафту, беседка или храм становятся целью прогулки, передвижение принимает характер паломничества. Нам свойственно упускать из виду, что чувство местонахождения - уверенность в том, где мы находимся и куда движемся -играет важную роль в восприятии места. Мы радуемся свободе странствий, но отсутствие цели - не то же самое, что ощущение потерянности. Возможность бесцельных скитаний все же подразумевает знание того, где именно мы находимся. Представьте, что вы гуляете по хорошо знакомому городу, никуда особо не стремясь, но постоянно сознавая, где вы, а потом представьте, что вы потерялись. На карте путь окажется тем же самым, но ощущения изменятся.

Аллея Дарвина - превосходный образец созерцательного пространства. Она широким овалом пролегает по владениям Дарвина и его соседа, натуралиста, археолога и этнографа Джона Леббока, частью проходя по лугу, а частью - по лесу. На аллее нет ни скульптурных украшений, ни скамей для отдыха. Дарвин сохранил естественную простоту окружающего ландшафта, только в некоторых местах высадил деревья и кустарники, а кое-где проредил живую изгородь, сохранив старый вяз, росший неподалеку.

Тем не менее в простом дизайне аллеи присутствует необходимый контраст. Обычно Дарвин выходил на прогулку с южной оконечности поместья, где за невысокими живыми изгородями открывается вид на зеленые холмы, поля и леса вдалеке. Аллея выходит к беседке, которую семья называла летним домиком, и оттуда сворачивает на север, превращаясь в затененную деревьями тропинку, которая затем сменяется светлым участком.

Итак, прогулка Дарвина превращается в паломничество. Чтобы попасть на аллею, Дарвин выходил на задний двор дома, шел по прямой широкой дорожке мимо теплиц и садов к деревянной калитке в живой изгороди. За калиткой простирается луг и начинается аллея. Дом находится всего в тысяче шагов от аллеи, но, как вспоминала внучка Дарвина, «это казалось очень далеко», потому что густой кустарник отгораживает от человеческого присутствия и оставляет гуляющего наедине с природой. Сам Дарвин замечал, что для наблюдателя на аллее «Даун-Хаус словно бы находится на краю света». Аллея стала для исследователя убежищем от домашней суеты.

Красота аллеи естественна, но не девственна. В своих владениях Дарвин высадил вдоль аллеи кизил, граб и еще с полдесятка видов деревьев и кустарников, а на арендованном участке Леббока провел ландшафтные работы, оградив аллею живой изгородью и штакетником. По мнению Джима Мура, это прекрасный пример садоводческого искусства. Простота замысла, контрасты затененных посадок и ярко освещенных открытых участков, изменение перспективы, комбинация природных особенностей ландшафта и творения рук человеческих сочетают в себе все классические элементы восстановительного созерцательного пространства.

Можно ли называть аллею информационной технологией, инструментом, которым Дарвин пользовался для сосредоточения? Ученый отслеживал протяженность своей прогулки с помощью камешков, переставляя их с места на место по ходу своего движения (иногда дети прятали камешки, чтобы узнать, насколько глубоко отец погрузился в размышления). В Даун-Хаусе Дарвин написал восемнадцать научных трудов и монографий, в том числе «Происхождение видов» (1859), «Происхождение человека» (1871) и «Выражение эмоций у человека и животных» (1872). Аллея присутствовала в его жизни на протяжении тридцати шести лет. Если он прогуливался по ней триста дней в году и ежедневно проходил две мили, то в общей сложности отшагал свыше двадцати тысяч миль по своей «дороге размышлений» - своего рода второе кругосветное путешествие, изменившее наш взгляд на мир. Дарвин создавал аллею с необыкновенным терпением и уверенностью. Я живу в мире, в котором проекты занимают несколько недель или месяцев: сроки неумолимы, конкуренция на рынке труда и услуг жестока -если чего-то не сделать, то это сделает другой. Викторианская эпоха представляется нам странной и чуждой, однако Дарвин описывал мир природы, подчиняющийся знакомым нам законам бесконечного соперничества и борьбы за существование. Мои одаренные друзья много и усердно работают, но плоды их труда кратковременны и преходящи: созданные новинки мгновенно сменяются продукцией конкурентов. Даже у лучших идей и ценнейших экспертных знаний невероятно короткий срок годности: технологические инновации и патенты, привлекающие сегодняшних инвесторов, через пять лет превращаются в дешевые поделки, производимые на окраинах Шанхая. Сами мы живем, как перекати-поле, нигде не обосновываясь надолго: сегодня мы в Сан-Франциско, а через три года - в Сеуле, Дубае или Боулдере, там, где открываются лучшие возможности для применения наших талантов и способностей. Даже если мы не переезжаем с места на место, кажется, что бульшая часть нашего существования проходит в «облаке», и возвращаясь домой, мы с удивлением понимаем, что знакомое место переменилось до неузнаваемости.

Однако же Дарвин высадил деревья на аллее, твердо веря, что много лет будет наблюдать за их ростом, развивая и совершенствуя свою теорию эволюции. Он арендовал землю у Леббока, предвкушая «удовольствие от прогулок по тенистой аллее и ухода за деревьями и кустарниками». Вдоль аллеи ученый возделал миниатюрный «густо заросший» лесок, упомянутый в конце фундаментального труда «Происхождение видов». Даун-Хаус стал для Дарвина миром, который десятки лет защищал, поддерживал и вдохновлял исследователя.

Все это нам кажется очень странным. Сумеем ли мы создать что-то подобное?

К сожалению, на такое способны очень немногие. Однако мы можем взять на вооружение принципы, лежащие в основе созерцательного и восстановительного дизайна для создания впечатлений и взаимодействий в самых неожиданных, непостоянных местах. Вдобавок мы способны научиться пользоваться средствами для создания привлекательности, отстраненности, диапазона и совместимости.

Исследования Кринке и Каплана объясняют, почему я рассматриваю самолеты как своеобразное созерцательное пространство. В тесноте салона Я сосредоточиваюсь на тех элементах, которые придают пространству восстановительные качества. Я не обращаю внимания ни на мерзкую еду, ни на взвинченных пассажиров, ни на борьбу за место для ручной клади. Салон экономкласса стал моей аллеей.

Основой этого преобразования стали прочные ассоциации между полетом, приключениями и открытиями. В детстве я часто путешествовал с родителями, фактически мы жили на два дома - в Штатах и в Бразилии. У меня остались смутные воспоминания о жизни в Бразилии, но путешествия запомнились навсегда. Ночные поездки на автобусе в Мато Гроссо и Уро Прето, переезды с тропических берегов на центральные равнины, полеты из Рио-де-Жанейро в Буэнос-Айрес и Боготу, виды Амазонки и Анд, открывающиеся под крылом самолета, вспоминаются гораздо легче, чем квартиры, в которых мы жили, или парки, где я гулял в детстве. Воздушные путешествия сохранили для меня восторг и притягательность - привлекательность, по терминологии Каплана, а потому мелкие недостатки (типа задержки рейсов и несъедобной еды) меня не отпугивают.