Сегодня я обняла Эмброуза за талию, прильнула щекой к обтянутому шелком плечу.

– Прости. Я вела себя ужасно.

– Я тоже вел себя ужасно, – без колебаний ответил Эмброуз. – С ведьмами и чародеями такое случается. Ну да ладно, ты уже понесла свое наказание. Ты узнала страшную правду: оказывается, самое заветное желание Харви – распевать тебе кошмарные серенады. Мне очень жаль, что тебе довелось это узнать. Понимаю, ты никогда больше не сможешь смотреть на него прежними глазами.

«Все то, что я говорил при встречах… Я на самом деле так думаю».

Из слов Харви следовало, что под влиянием чар он уже больше не боялся открыть мне душу, не боялся рисковать. Странно и приятно было сознавать, что, когда Харви робко здоровался со мной, или сидел, притихнув, или болтал о комиксах и кино, он втайне думал о том, что я прелестна, как утренняя заря, хотел петь мне серенады и украсить весь мир цветами в мою честь.

Мне от него ничего этого не надо. Главное – знать, что он этого хотел.

– Мне нравится, что он пел мне серенады.

Эмброуз с сомнением хмыкнул.

– Если бы ты слышала, о чем он поет, то, может, изменила бы свое мнение. Хочешь, спою пару куплетов? Хоть сейчас.

Я ласково ткнула его в плечо.

– Нет уж! Лучше подожду, пока Харви сам расскажет мне о своих чувствах. Я рада, что он любит меня. Я тоже его люблю. И когда-нибудь скажу ему это.

– Я слышал, любовь может преодолеть любые препятствия, – заметил Эмброуз. – Надеюсь, сюда относится отсутствие музыкального слуха.

Я шлепнула его по руке. Он захихикал: мой родственник – злой колдун, с какой стороны ни посмотри. Не будь он пленником в собственном доме, у нас не сложилась бы такая семья, как сейчас, но что есть, то есть. Даже при том, что Эмброуз сидит под замком, он мог бы не обращать на меня внимания или даже избегать. А он вместо этого открыл для меня свою книгу заклинаний и научил меня моим первым чарам. Когда мне было четыре года, я просто подходила к нему, просительно тянула ручонки, и он со смехом брал меня на руки и носил по дому. А когда мне было четырнадцать, он с таким же смехом болтал со мной о мальчишках.

Я всю жизнь, сколько себя помню, мечтала о своем доме и о родителях, но это были лишь мечты. А истинные воспоминания о доме – в них всегда присутствовал он. В последнее время мне довелось испытать много сомнений, но кое в чем я не сомневалась никогда.

Я глубоко вздохнула.

– А знаешь, что еще я люблю?

– Ободки для волос? – предположил Эмброуз.

Я невольно прыснула и поняла, почему братец так много смеется. Смех вступает в борьбу с болью и иногда даже побеждает.

Эмброуз рассмеялся вместе со мной.

– Угадал? Ободки?

– Тебя. Я тебя очень люблю.

Эмброуз сразу посерьезнел.

Мы долго молчали, и эту тишину нарушал лишь далекий звон кастрюль на кухне, тихие голоса тетушек, скрип старых половиц и жалобные стоны дверей, а еще – легкий шорох листвы на покатой крыше. Звуки дома.

Еле слышно, словно луч света, украдкой пробивающийся сквозь наши цветные витражные окна, Эмброуз произнес:

– Я тоже тебя люблю, Сабрина. Всем своим холодным, переменчивым сердцем.

У меня перехватило горло, не было сил произнести ни слова. Я лишь потерлась щекой о его плечо.

Братец неуверенно помолчал и еще тише добавил:

– Если я тебя когда-нибудь подведу, знай: это не нарочно.

Эта мысль показалась мне нелепой. Я плотнее стиснула Эмброуза в объятиях.

– Ты меня никогда не подведешь. Я в тебя верю.

Раньше я хотела твердо верить в то, что Харви любит меня, в то, что мой братец любит меня. Мне казалось, что это поможет избавиться от сомнений в том, кто я такая и куда я иду в жизни. Наверное, все – и ведьмы, и люди – мечтают о любви, потому что она сделает нашу жизнь полноценной, а нам самим придаст уверенности в себе. А пока не придет любовь, мы не можем до конца стать самими собой, и потому мы с радостью вручаем свои расколотые души людям, которых мы выбрали, любим их своими разбитыми сердцами.

Эмброуз оказался здесь взаперти не по собственному выбору. И я потеряла родителей не по своему выбору. И семью не выбирают.

Эмброуз тихонько вздохнул, смиряясь.

– Тогда тебе придется верить в нас обоих.

Снизу послышались голоса – тетушки хором звали нас. Скоро я разомкну объятия, и мы вместе пойдем обедать. Но пока что я держала его крепко.

– Это я могу. А знаешь, во что я еще верю?

– Я думаю, во многое, – прошептал Эмброуз. – Расскажи подробнее. Я весь обратился в слух.

– Ты спросил, какая ведьма из меня получится, – сказала я. – Так вот, сейчас скажу. Я хочу быть самой собой. Ни на кого не похожей.

Эмброуз не ответил. Только обнял меня за плечи и поцеловал в волосы. Поцелуй был легким, как дождь, легким, как его смех – искристый, летящий, исчезающий, но всегда возвращающийся обратно.

«Терять. Терять. Терять», – шептали мне вчера листья в дремучем лесу, но они ошибались. Как ошибались все те, кто говорил, что мне придется выбирать между любовью и магией. Я не собираюсь терять ни того ни другого.

Может быть, мир ведьм и мир людей разнесены не так уж далеко. Ведь никто не говорил мне, что я не смогу иметь друзей и даже парня среди простых смертных. И даже если эти миры далеки друг от друга, то я помогу им сблизиться. Если я и в самом деле пойду в Академию невиданных наук, то посмотрим, кого я там встречу, чему научусь, найду ли, кого или что любить. Я все равно буду любить и Харви, и Роз, и Сьюзи, буду помогать им всеми силами – и колдовскими, и человеческими. Я все равно останусь в своей семье – такой необычной и такой родной. Я буду верить в мисс Уордвелл, которая прочитала мне историю о человеке, знающем, что его избранница – ведьма, и все-таки полюбил ее. Я буду верить во всех нас. И исправлю все, что нужно исправить.

Кем бы я ни стала, я всегда буду ведьмой из рода Спеллманов и буду сражаться за землю Спеллманов.

Я не потерялась. Я дома.