— Я прочитала в книге, что если тебе интересна чья-то деятельность, то нужно написать вежливое письмо.

Ох, дерьмо! В «Глориос пикчерс» не спрашивали: «Какого цвета ваш парашют?» Скорее, просто выдавали самый старый и рваный. Это была тонкость, которую ни Дагни, ни я не собирались растолковывать практикантам. Они были временными работниками, и если узнавали что-то во время своей практики, то лишь по счастливой случайности. Неужели мы внушили им заблуждение, что администрацию интересуют их виды на будущее?

— Триша, — сказала Вивьен, — я понимаю, что ты хотела как лучше, но сделала ужасную глупость. Ивонна права. Нельзя просто взять и написать письмо. Ты практикант, ты не можешь писать письма всякий раз, когда тебе заблагорассудится. Как же мы можем тебе доверять, если ты будешь и дальше писать письма?

Вивьен не только троекратно повторяла имена, но и как минимум семикратно излагала свое мнение. Потратив на это пять минут, она наконец произнесла слова, которых мы все боялись:

— Собирай свои вещи и уходи.

Тришу выгнали за письмо — «за создание помех в деятельности отдела связей с общественностью», в формулировке Вивьен.

Кимберли уже приняла решение занять недружественную позицию в отношении аутсайдера, который сделал такую огромную глупость. Она бесцеремонно помогла Трише собрать пожитки, бросая ее вещи в пустую коробку из-под туалетной бумаги. Туда же полетел уже увядший букет. Меня растрогало и одновременно поразило, что Триша его сохранила. Нам с Дагни нравилось работать с практикантами, теперь же эта работа казалась мне очередным провалом. Но только на сей раз неприятности коснулись — и очень чувствительно — не только меня.

Триша всхлипывала, укладывая последние вещи и пробираясь сквозь шаткий лабиринт кабинок. Весь отдел вернулся к своим делам, изображая занятость. Никто не поднял головы и не попрощался.

— Подожди, — сказала я мягко. — Хотя бы пойди и немного умойся.

Триша пошла за мной в туалет, и я, пока она умывалась, держала коробку. Затем я спустилась с ней в лифте, поймала такси и помогла ей усесться. Я попросила ее не переживать. Но сама переживала. Я поверила Кларку, когда он сказал, что мое первое столкновение с Вивьен было лишь ритуалом. Теперь, пять месяцев спустя, я поняла, насколько близка была к тому, чтобы лишиться работы, и как на самом деле ненадежно мое положение.

Вернувшись в лифт, я поднялась на последний этаж, вскарабкалась по лестнице на крышу и села, привалившись к парапету. Я не была здесь с тех пор, как мы сидели на крыше с Кларком, в разгар зимы. Сейчас воздух был тяжелым и душным. С моего места, меж старой фабрикой и башнями новостроек, был виден фрагмент статуи Свободы. Я смотрела на часть факела и пару зубцов короны. Я думала о странах, где людей сажают в тюрьму за написание писем, и размышляла над только что увиденным — двумя уродливыми, оскорбительными проявлениями власти, однозначно отравившими всех свидетелей, парализованных страхом. На наших глазах Тришу растерзало чудовище, и никто даже не пикнул. В ближайшие месяцы мне предстояло вновь и вновь вспоминать этот день.

В шесть утра, вынося мусор, я была уже одета в черное шелковое платье и туфли без задников. На улице похолодало, пришлось добавить черный свитер, который я набросила на плечи и завязала узлом. Нелегко подыскать наряды, годившиеся как для рабочего дня, так и для вечерних мероприятий, а потому за последние восемь месяцев к моему гардеробу добавилась целая коллекция пелерин, кардиганы, расшитые блестками, и один бархатный плащ.

Задержавшись на секунду возле штабеля старых газет и пытаясь вспомнить, какого цвета бак для пластика и стекла, я напомнила себе положить в сумочку лишнюю пару колготок, на всякий случай. Мне предстоял долгий день: сначала «хиты», затем подготовка к премьере «Петь может каждый» и, наконец, поездка в особняк в Ист-Сайд на вечерний прием. Вернувшись в подъезд, я пробежала в уме список дел, чтобы убедиться, что позаботилась обо всем необходимом на день и вечер.

Пока я ждала лифт, рядом со мной остановилась женщина с собакой. Это была медсестра средних лет, переехавшая в наш дом вскоре после меня. Когда я нагнулась погладить ее очаровательного коккер-спаниеля, она внезапно подтянула поводок, чтобы я до него не достала.

— Он кусается? — спросила я.

— Нет, — отрезала женщина. Когда двери лифта открылись, она притянула собаку к себе и сказала, ни к кому конкретно не обращаясь: — Мы поедем потом.

Может быть, она решила, что я возвращаюсь с какого-нибудь ночного загула? Если бы так. Не считая флирта с Эллиотом, у меня уже много месяцев не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего настоящее свидание. Впрочем, я надеялась, что ситуация изменится. Вчера Эллиот позвонил и спросил, буду ли я на премьере. Возможно, потом нам удастся выпить вдвоем.

Офис заполнялся сотрудниками, и все они выглядели, словно явились на роскошный вечер, хотя впереди был рабочий день. Дагни надела обтягивающее платье, а Роберт элегантный двубортный угольно-черный костюм. Казалось, было разумнее одеться как обычно и переодеться потом, но опыт научил нас не полагаться на такую возможность. Премьеры чреваты многими неожиданностями, и никого не привлекала перспектива переодеваться в такси. Стороннему наблюдателю показалось бы странным это зрелище: люди, наряды которых больше подходили для вечеринки с коктейлями, занимались ксерокопированием и отправкой факсов, и при этом все общались через головные телефоны. Но для нас такое было совершенно нормально — у «Глориос» выходило столько фильмов, что нередко мы раз, а то и два в неделю приходили на работу в вечерних нарядах.

К половине одиннадцатого телефоны раскалились. Казалось, что коллективное бессознательное тех, кто не получил приглашения, пробудилось и силой психической энергии устремилось в офис Аллегры — звонить и молить о своем зачислении в круг избранных. Я извинялась перед оскорбленными самым учтивым образом и всех, кто имел, на мой взгляд, какие-то шансы, отсылала к Вивьен, чтобы та приняла окончательное решение. Картина «Петь может каждый» была «ее» фильмом, и за вечер отвечала она.

Выпив первую чашку кофе за утро, я в очередной раз сорвала верещавшую трубку телефона.

— Офис Аллегры Ореччи, — сказала я оживленно.

— Здравствуйте, меня зовут Дейрдра Уильямс, — ответила женщина. — Я звоню по поручению Персоны.

Персоной именовался эксцентричный и скрытный музыкант. Он менял свое имя каждые несколько лет. В последнее время стал пользоваться петроглифом и уверял, что выговорить его нет никакой возможности. Послушные масс-медиа взялись именовать его «Персоной», и прозвище прилипло даже в его кругу. Я представляла его стоящим в доме, охваченном пожаром. Ему кричат, называя прежним именем, а он упрямо мотает головой и отказывается выходить.

— Очень приятно. Чем я могу помочь? — Я была уверена, что это розыгрыш.

Та продолжила:

— Дело в том, что Персона сегодня в Нью-Йорке, и он только что позвонил мне, потому что смотрел «Жизнь с Реджисом» и…