Девушка стала все чаще появляться на подобных собраниях, в литературных кружках. Иногда к месту вставляла словечко-другое: горячо, но просто говорила о любимых писателях и поэтах — Мережковском, Розанове, Брюсове.

Она и сама пробовала сочинять, правда, относилась к собственному творчеству с улыбкой, говорила: это не стихи, а так, песенки.

Постепенно столичная богема узнала, что зовут девушку Мария Михайловна Добролюбова, ей немногим больше двадцати лет. Она, что называется, из хорошей семьи, дальняя родственница знаменитого критика и общественного деятеля Н. А. Добролюбова. Отец Маши был высокопоставленным чиновником, действительным статским советником. Он умер в 1892 году, после этого жена его и восемь детей вели довольно скромный образ жизни.

Оказалось, что еще прежде Марии в литературной среде прославился ее старший брат Александр, талантливый поэт-декадент. Его первая книга стихов наделала в 1895 году много шуму. Он воспевал всевозможные «цветы зла», в том числе проповедовал красоту смерти. В личной жизни любил эпатаж, демонстративно курил гашиш. Через три года после скандального триумфа пришло раскаяние, полное и бескомпромиссное. Александр Добролюбов неожиданно порвал все связи с «обществом», опростился и «ушел в народ». Скитаясь по деревням и селам, он говорил людям о братской любви, отрицал святость икон и императора, убеждал крестьян отказываться от военной службы. Его за это не раз сажали в тюрьму. Вокруг молодого проповедника повсюду возникали секты «добролюбовцев». Но в Петербурге и в Москве несколько лет не знали, жив ли он еще; в память о нем выпустили книгу его стихов с предисловием Брюсова. Однажды Александр возник на пороге квартиры Брюсова, словно из небытия. «Он был в крестьянском платье, сермяге, красной рубахе, в больших сапогах… Теперь он стал прост, теперь он умел говорить со всеми… И все невольно радостно улыбались на его слова. Даже животные шли к нему доверчиво, ласкались», — вспоминал Брюсов. Александр ушел наутро так же неожиданно, как появился.

Это было время «пришельцев» и «ушельцев». Пришельцы несли новые идеи, звали ломать старое и возводить новое. Ушельцы возвращались к прошлому, к корням, уходили в секты. «Неонародники» опять шли в деревни, «неохристиане» искали «своего», нового Христа.

Возможно, от старшего брата переняла Маша какую-то стихийную, неканоническую религиозность; много молилась, но не по писаному, а своими простыми словами, храм и иконы не были обязательными спутниками молитвы; часто бывала на кладбище, чтила память предков, но оставалась при этом девушкой современной и начитанной. В 1900 году окончила педагогические классы Смольного женского института. Она любила детей и мечтала посвятить им свою жизнь.

Едва окончив учебу, Маша сразу начала хлопотать об открытии в Петербурге школы для бедных детей. Вскоре нашлись и помещение, и деньги, собрались молодые учителя-энтузиасты, готовые работать ради благого дела. Школа Маши Добролюбовой действовала несколько лет.

Затем началась Русско-японская война. Мария Добролюбова окончила курсы медсестер и добровольно отправилась на фронт. Именно таким неопытным девушкам особенно трудно пришлось на той войне.

После разгрома под Мукденом началось отступление, похожее на бегство. Нечем было кормить раненых, особенно мучила жажда. Маша сама пила воду из грязной лужи. Когда подали эшелон для эвакуации, раненые дрались костылями и клюками, чтобы попасть в вагоны. Поезд тронулся, Маша успела вскочить на подножку последнего вагона…

В России уже разгорелась революция.

Девятого января Александр Блок нервно ходил по своей квартире из комнату в комнату. Дымок папиросы не поспевал за ним. В своей неизменной черной блузе (вскоре она сделается модной в среде русской богемы) он был похож на вещую птицу. То и дело домашние, знакомые и прислуга сообщали: рабочие идут несколькими колоннами к Дворцовой площади, с крестами и иконами, несут петицию царю. Везде стоят заслоны, солдаты и кавалеристы. Будут ли стрелять?

В это время близкий друг Блока еще по университету — молодой журналист и поэт-символист Леонид Семенов (внук знаменитого исследователя П. П. Семенова-Тян-Шанского) в числе других гуляющих петербуржцев с любопытством наблюдал шествие. Воскресная публика шла по тротуарам вместе с колоннами рабочих. Пошел и Леонид. У Полицейского моста показались цепи солдат. Вопреки уставу, без предупреждения, полковник скомандовал «Пли!». Стреляли по колонне и по толпе на набережной Мойки. Послышались крики. Семенов бросился ничком в снег. Стрельба продолжалась. Рядом стонали раненые, но невозможно было даже поднять голову. Цепь, ощетинившись штыками, двинулась вперед, толпа рассеялась, на снегу остались только убитые и раненые…

Через час Семенов ворвался в квартиру Блока, речь его была бессвязна, лицо перекошено. Казалось, привычный мир перевернулся: еще недавно Семенов брезгливо сторонился демократически настроенных студентов с их кружками и тайными сходками; при объявлении войны Леонид возглавил патриотическую манифестацию: за веру, царя и отечество — разгромим япошек!.. Ему было мучительно стыдно перед собой и перед теми, кто остался лежать у Полицейского и Троицкого мостов, у Нарвских ворот и Александровского сада, на Васильевском острове…

В смятении был в эти дни другой близкий друг поэта — Евгений Иванов, начинающий литератор и философ. Этим двум незаурядным молодым людям предстояло стать хорошими знакомыми Марии Добролюбовой. Александр Блок невольно стал поверенным в их сердечных тайнах.

А пока он вышагивал по квартире, впечатления дня отливались в строки:

Весной 1905 года Мария Добролюбова вернулась в Петербург. Она не сразу сняла сестринский наряд. Она колебалась: опять уехать на фронт или остаться. С этого времени за ней закрепилось имя — сестра Маша. Она стала внешне строже, но еще прекраснее, хотя лицо и руки загрубели на войне.

Евгений Иванов рассказывал: в середине мая он увидел идущую ему навстречу сестру милосердия. «Я до того поразился необычайным светом лика, что остановился и едва шляпу не снял перед нею, — вспоминал он. — Господи, какое лицо!»

В тот же вечер Евгений встретил Машу в одном семействе. Так состоялось их знакомство и началась дружба. Разговоры между ними были предельно откровенными. Вскоре Иванов восторженно делился с Блоком: «Это какое-то воплощенное христианство, „огнем крестящее“… Дева, прошедшая через огонь… И какое возмущение глубоко благородное против крови убийства, против насилия. Не задумывается душу свою положить за други своя… В ней все кипит как море. И вдруг понимаешь, что революция в глубине — она».