– Я говорила тебе, что за нами кто-то следил! – подала голос Лола. – А ты от меня только отмахивался!

– Что здесь сейчас звучало? – перебил ее Строганов. – Я что-то услышал через дверь.

– Звучало? Да это моя ассистентка упражнялась в вокале!

– Нет, перед этим… что-то еще…

– Ах, это! – Леня взглянул на шкатулку. – Это я шкатулку открывал. Музыкальную.

– Вы не могли бы повторить это еще раз? – Строганов закрыл дверь, подошел к столу со странным, немного сонным выражением лица. – Мне кажется, это важно…

– Повторить? Да ради бога!

Леня открыл шкатулку, и комната снова заполнилась трогательными и наивными звуками бетховенской песни.

И тут со Строгановым стало происходить что-то непонятное. По его лицу пробежала судорога, оно страшно исказилось, словно от невыносимой боли, Строганов оскалился, схватился за голову и тихо, мучительно застонал. Его рот широко открывался, словно у выброшенной на берег рыбы, глаза вылезали из орбит, лицо побагровело, как от непосильного напряжения.

– Что с вами? – воскликнул Маркиз, вскочив и бросившись к заказчику. – Вам нужно какое-то лекарство?

Но Строганов только махнул рукой. Его лицо продолжало меняться, и по всему телу тоже пробегали мучительные судороги.

Наконец музыкальная шкатулка замолчала, и одновременно Строганов затих, обмяк и опустился на стул.

Леня с удивлением взглянул на заказчика… И не узнал его.

Строганов удивительно изменился, он стал совершенно другим человеком, причем кого-то Лене напоминал.

– Что с вами было? – спросил Маркиз удивленно.

– Подождите, – проговорил заказчик, выдвигая ящички с гримом, – подождите минуту, сейчас вы сами все поймете…

Он заработал пуховкой и кисточками, нанося на лицо тональный крем, белила, пудру. Затем что-то сделал с веками, со щеками и наконец достал из верхнего ящика парик, надел его и после этого повернулся лицом к компаньонам.

– Кто это? – удивленно воскликнула Лола.

– Олег Васильевич Вербицкий, – ответил ей Маркиз, в изумлении разглядывая заказчика.

– Тот самый Вербицкий, которого мы искали?

– Тот самый.

Лола удивленно хлопала глазами.

Маркиз немного помолчал и проговорил:

– Мне кажется, Олег Васильевич, вы должны нам что-то объяснить. По-моему, самое время.

– Да, я постараюсь… – ответил тот задумчиво. – В конце концов, вы мне очень помогли. Вы вернули мне… компаньона.

Он на мгновение прикрыл глаза и снова заговорил. По ходу разговора голос его менялся – в нем звучали то сухие, деловые интонации Строганова, то нервный, сбивчивый говор Вербицкого, так что, закрыв глаза, Леня мог подумать, что перед ним сидят два человека, перебивающие друг друга.

– Все это началось почти четверть века назад, в самом начале девяностых годов прошлого века, так называемых лихих девяностых. Я был тогда совсем ребенком, мне было всего двенадцать лет. Мой отец к тому времени начал заниматься бизнесом, провел несколько удачных операций – насколько я знаю, ввез в страну большую партию компьютеров, – и по тем временам считался богатым человеком. А богатые люди в те годы ходили по лезвию бритвы – с одной стороны им угрожал закон, с другой – криминальные группировки. Тем летом мы жили на даче под Петербургом. Как сейчас понимаю, я был странным ребенком – не любил играть со сверстниками, предпочитал одиночество и книги. На даче у меня было тайное убежище – самодельный домик, точнее, шалаш, спрятанный в ветвях старой липы. Однажды я сидел в этом шалаше, читал мою любимую книгу «Приключения Робинзона Крузо» и воображал себя Робинзоном в его укромном жилище. Из шалаша мне была хорошо видна беседка, где родители пили кофе и о чем-то разговаривали. Как сейчас помню, был нежаркий, но солнечный день, мама была в легком голубом платье, отец в спортивной куртке. На столе перед мамой стояла эта самая шкатулка. Она открыла ее, и зазвучала эта мелодия… – Голос Вербицкого (или Строганова?) задрожал, но он справился с собой и продолжил: – В это время возле беседки появилось несколько человек с оружием. Отец вскочил, лицо его побледнело. «Кто вы? – вскрикнул он. – Кто вас пустил? Охрана!» – «Охрану не зови, – перебил его один из бандитов. – Они убиты. Все убиты». Отец отшатнулся, как от удара. «Что вам нужно?» – проговорил он дрожащим голосом. «Ты прекрасно знаешь, что нам нужно, – ответил бандит. – Тебя предупреждали, но ты не послушался. Твои люди убиты. И с тобой будет то же самое, и с ней, – он показал на маму. – Если ты не подпишешь эти документы…» Он положил перед отцом какие-то бумаги, а его подручный схватил маму за волосы и приставил нож к ее горлу. На какое-то время наступила страшная тишина, только из шкатулки все еще доносилась музыка. «Да заткните же эту шкатулку!» – рявкнул главный бандит. Самый молодой из его людей закрыл шкатулку. Стало совсем тихо. Только шорох листвы, только жужжание пчел – обыкновенные звуки летнего полдня. Я сидел у себя в убежище ни жив ни мертв. Хотя я был ребенком, но уже не таким маленьким, чтобы не понимать, что нужно сидеть тихо. «Я подпишу, – проговорил отец. – Я все подпишу… только не трогайте жену!» Про меня он ничего не сказал – не хотел, чтобы бандиты знали о моем существовании. Пусть они думают, что меня нет дома, что я у друзей или в летнем лагере. «Подписывай!» – рявкнул бандит. Отец все подписал. «Вот твои бумаги, – сказал он бандиту. – Ты обещал оставить нас в живых. Ты сдержишь свое слово?» Бандит молчал, тогда отец проговорил: «Хотя бы ее. Меня можешь убить, но ее не трогай. Я тебя очень прошу. Ты ведь обещал». – «Раньше нужно было думать, – ответил ему бандит. – Тебя ведь предупреждали». Он махнул рукой своим людям, и они… они убили мою маму. Убили страшно, жестоко. Убили на глазах отца. Его они потом тоже убили, но для него это было только облегчением. Он все равно не смог бы жить после того, что видел. Когда они уходили, самый молодой из бандитов снова открыл шкатулку. Видимо, никогда не видел такой и захотел еще раз послушать мелодию. Это навсегда осталось в моей памяти: мертвые тела родителей, кровь, трогательная мелодия музыкальной шкатулки… По разным странам я бродил, – запел он надтреснутым, хрипловатым голосом. – И мой сурок со мною…

Вербицкий замолчал.

Повисла напряженная тишина.

– Что было дальше? – спросил Маркиз, когда эта тишина стала невыносимой.

– Дальше? – Вербицкий словно проснулся, широко открыл глаза и продолжил: – Когда бандиты ушли, я выбрался из своего шалаша, подошел к родителям. Они лежали в беседке мертвые, страшные. Над ними уже вились мухи. Это не были уже мои родители. Страшные изуродованные тела не могли иметь с ними ничего общего. Я увидел на столе мамину шкатулку и схватился за нее, как за единственный предмет, оставшийся от прежней, нормальной жизни. Я открыл шкатулку – и услышал мелодию. Мелодию, которая звучала в тот страшный миг… И потерял сознание, видимо, мои нервы не выдержали. Для двенадцатилетнего ребенка это был перебор. Когда я очнулся, рядом со мной был Павел Строганов, близкий друг моего отца. Он баюкал меня на руках, как маленького ребенка, пытался успокоить. Он взял меня к себе, со временем усыновил, дал мне свою фамилию. Он был со мной очень нежен, заботился обо мне, как о родном. До этого он жил один, семьи у него не было, так что он относился ко мне, как к сыну. Но я совершенно перестал спать, не мог оставаться один. Когда в дом приходили незнакомые люди, я приходил в ужас, прятался под стол, под кровать, дико кричал. Меня водили к разным врачам, и наконец один из них помог. Он загипнотизировал меня и полностью заблокировал воспоминания о том страшном дне. Я забыл своих родителей. Я вообще забыл все, что было до того, как меня усыновил Павел Строганов. Я стал его родным сыном. У меня не было прошлого. Он изменил не только мою фамилию – он изменил даже мое имя, чтобы ничто не связывало меня с прошлым. Я стал Александром Павловичем Строгановым. Это было удобно – как прежде, так и сейчас приемный отец называл меня Аликом. Так прошло много лет. Мой отец – Строганов – умер, я начал строить свой собственный бизнес.