вылезаю

вперед головой.

Поэма Шевелева «Август» написана под прямым влиянием поэмы Глеба Семенова «Отпуск в сентябре». В основу взята та же свободная композиция: уединенные раздумья в лесу, неторопливые наплывы попутных мыслей и впечатлений. Но у Семенова сложный диалектический ход внутренних борений и преодолений, драматизм постижения мира. Шевелев в своем «Августе» не идет дальше тонких и точных картин природы «на грани осени и лета». Картины эти перемежаются главами воспоминаний о любимой, оставшейся в городе над Невой, главами довольно аморфными и безличными. Настоящего движения внутреннего сюжета не получается. Для большой вещи Шевелев еще не дорос — до осознания судьбы и пути. Пока ему удаются малые открытия, умение видеть неожиданное и удивительное в повседневном. Мир его насквозь поэтичен, но ограничен близлежащими впечатлениями.

Рано погибший Юрий Ткачев еще по-настоящему не проявил себя. Он как бы остановился на пороге поэзии.

Стихи Ткачева отмечены юношеской мечтательностью, романтическим воображением, устремленностью ко всему грандиозному и прекрасному, но словесно он еще тонет в условных красивостях. Стихи его пытаются обнять и мир земной, и мир вселенной.

В земном — узорно-русские пейзажи со сказочными образами, традиционно частушечными или шутливо-песенными ритмами. «Наташка» и особенно «Светлана» — несомненно в орбите лирики А. Прокофьева.

Мир космический населен густой научной фантастикой. Тут и пришельцы с других планет, и одинокие забытые роботы «из синего металла», и космические корабли, и таинственные острова, и алые паруса, и, конечно же, сам Грин — «волшебник, исцеляющий печали», и мечты о далеком будущем, когда через миллионы поколений неземные и невообразимые сегодня создания благодарно и растроганно постигнут «дней наших уцелевшие творенья». В стихах Ю. Ткачева — высокие порывы души к творчеству, бессмертию, открытию неведомых миров. Но он еще не созрел до конкретного точного слова, он еще в плену традиционных поэтизмов. Как сложилась бы его творческая судьба, нам не дано предугадать.

Так в одном гнезде, именуемом «Первая книга поэтов», уместились дарования разномасштабные и разнохарактерные, громкие и тихие, драматичные (Т. Галушко) и афористические (В. Попов), легкие на любой подъем (А. Рытов) и верные узкому кругу предметов, близлежащих, но увиденных пристально и точно (А. Шевелев), романтически-мечтательные (Ю. Ткачев). Каждый раскрывает какую-то одну сторону современных исканий в поэзии.

Но наиболее существенны и принципиальны три линии.

Это — воскрешение полновесного жизнетворящего слова через его корневую суть, через богатство звуковых и многопланно-образных ассоциаций, через драматическую силу и напряженность проявленного в стихах характера (Т. Галушко).

Это — попытка проблемного заострения главных мыслей о жизни в угловатых, подчеркнуто близких к прозе строках (В. Попов).

Это — лирическое углубление в сознательно ограниченный повседневными впечатлениями мир (А. Шевелев).

Другое дело, что все эти очень нужные нашей поэзии тенденции осуществлены подчас наивно и односторонне, что всем нашим молодым еще не хватает масштабности осмысления времени и жизни. Но ищут и работают они, каждый в своем направлении, интересно и плодотворно. Возможности современной поэзии многообразны. Здесь только намечены некоторые из них, характерные для первых книг молодых ленинградских лириков.

Анна Ахматова. 1964 г.

Н. Тихонов и А. Прокофьев

С. Я. Маршак в Ялте. 1963 г.

ДМИТРИЙ БОБЫШЕВ

ВОЗМОЖНОСТИ

Всей безобразной, грубою листвой

средь остальных кустарников изгнанник,

лишенный и ровесников, и нянек,

всерьез никем не принятый, ольшаник

якшается с картофельной ботвой;

при этом каждый лист изнанкой ржавой

уж не стыдится сходства с той канавой,

в которой грязнет, глохнет каждый ствол.

          И гасится матерчатой листвой

          звук топора, которым огородник

          старательно пропалывает свой

          участок от культур неблагородных,

          остерегая весь окружный лес

          селиться на его делянках, здесь.

И валится ольха,

но не на отдых,

а сорняком и плевлом от древес.

Из этих веток, в стройке не пригодных,

хозяин настилает пол на сходнях,

чтоб выбирал он грязь из низких мест.

          И к небесам взывает красный срез.

А новые растут из торфа, глины...

И у провисших в озеро небес

нет дерева прекраснее ольшины,

когда она свой век до половины

догонит, не изведав топора:

          и лист по счету, и узор вершины,

          и чернь ствола, и черные морщины,

          и в кружевных лишайниках кора,

          протертая на швах до серебра —

          приметы так отточенно-старинны,

          что дерево красавицей низины,

          казалось бы, назвать давно пора,

          и впереди ветвистого семейства

          она по праву заняла бы место;

в ней все — и шишек прихотливый строй,

тушь веток и законченность их жеста,

и поза над озерной полосой,

и стать, посеребренная росой, —

все поражает позднею красой...

          Но есть в ней отчужденность совершенства.

ВЛАДИМИР ДРОЗДОВ

* * *

Без ответа — откуда? чья?

песня плещется по ночам...

И мелодичное теченье

туманно гладит берега.

Лежит, как дерево, река,

чисты притоков шелестенья.

О, чьи уключины скрипят?

Чьи кони во поле вздыхают?

То замолчат, то возникают —

чьи листопады голосят?

Неизлечимо ключевая

любви печаль, заветный клад...

И если птицы улетят —

не уплывай, река ночная!

Как неоглядно Русь поет,

бессонно в осень обряжаясь.

...И диск луны все продолжает

свой беспосадочный полет.

ОЛЕГ ЮРКОВ

ПОДВОДНАЯ ОХОТА

По утрам в реке седой

я охочусь под водой.

Подкрепившись бутербродом,

отоспавшись не вполне,

два баллона с кислородом

укрепляю на спине.

Захвачу с собой приманку —

колбасу и сказку,

зачерствевшую баранку,