широкий в плечах некто при тусклом свете единственной лампы, освещающей камеру у входа, прислонившись к деревянным раскладным нарам, невозмутимо читал книгу. Казалось, мое появление нисколько его не заинтересовало. Я внимательно присмотрелся к его волевому подбородку, спокойному, как у сфинкса скуластому лицу, гибкому аскетическому телу и почувствовал в душе нарастающую тревогу. Всегда доверял первому впечатлению, сталкиваясь на жизненном пути с тем или иным субъектом. И теперь чувствовал, что каждый импульс моего восприятия бьет тревогу, предостерегая от опасности, исходящей от этого человека. А самое главное, меня угнетало осознание того, что наши жизненные пути давно уже переплетены с ним в тугой роковой узел невидимыми силами, занимающимися планированием человеческих судеб. И ничего хорошего это мне не предвещает…

Я вздохнул и после перенесенных потрясений просто провалился в глубокий сон. Позже узнал, что в мой стакан с чаем Расулов добавил снотворное, чтобы я еще больше соответствовал легенде.

Проспал почти сутки. Еще полностью не очнувшись, с закрытыми глазами услышал противный скрип алюминиевой посуды и разговор товарищей по камере.

– Надо бы его разбудить… – это говорил Исламист. С чавканьем лопая тюремную баланду, он своим неуместным аппетитом являлся живым воплощением верности теории относительности Эйнштейна. На воле он эту пищу даже псу не дал бы.

– Так вообще не проснется и окочурит… отдаст душу Аллаху.

– Не думаю, – усмехнулся каким-то кошачьим голосом его оппонент-книголюб, – ночью он храпел, как Илья Муромец после трехдневной попойки.

– Пусть Аллах простит тебя за такие речи, – недовольно пробурчал слуга Господа, вновь налегая на свою убогую еду. – А вот и проснулся! – по-детски радостно воскликнул он, увидев мое шевеление под казенными одеялами. Они – эти клочки наследия советской эпохи – были хоть и рваные, но достаточно теплые.

– Тебе пора подкрепиться, брат, – оттолкнув пустую миску, с сочувствием ринулся ко мне Исламист, – ты со вчерашнего дня ничего не ел и не пил. Нельзя глумиться над телом, являющимся тебе божьим даром. Все уладится. Аллах раскроет пред тобою врата спасения…

С неловкостью вспомнил домашние котлеты Адылова. Их, наверное, я целую кастрюлю проглотил без зазрения совести, то и дело, ловя досадливые взгляды хозяина. Но, чтобы не вызвать подозрение, встал и проковылял к столику, где смаковал последние крохи своего пайка Исламист или Хаджимурат Магомедказиев, заставил и себя проглотить немного отвратительной казенной пищи.

– Ну как? – полюбопытствовал Исламист, сидевший напротив. Не получив ответа, перевел тему. – Опять, я вижу, били тебя, брат мой, эти потерянные для Аллаха люди. Под глазом… – он прищурился, внимательно рассматривая мою физиономию в тюремном полумраке.

Я вновь не ответил, пытаясь поймать редкие кусочки мяса, плавающие в жидкой вермишелевой баланде, как мелкие плавучие островки в океане.

– Ему шьют убийство сослуживца, – счел своим долгом проинформировать нового товарища Магомедказиев. В отличие от прежнего, роль которого так неумело сыграл Адылов, этот, кажется, внушал ему доверие. – Вот уже неделю его пытают. Но, слава Аллаху, брат мой крепок, как гранитная скала. Не ломается перед гяурами.

– А вот тебя почему-то не бьют эти слуги дьявола. Видимо, молитвы твои закрывают взоры и блокируют помыслы неверующих. И меня почему-то ангелы берегут. Может, тоже чувствуют невинного ягненка?

– Да-а, – важно закивал бородой Исламист, невольным взглядом отмечая несоответствия внешних и внутренних параметров оппонента с упомянутым агнцем. – Аллах велик! Молящие, совершающие священный намаз рабы – его любимые творения, и Всевышний, безусловно, дает предпочтение в милостях молящемуся люду!

– Ты не можешь знать кому Аллах дает больше предпочтение, – бесцеремонно перебил его Мансуров. – Откуда тебе знать о его помыслах, если сам утверждаешь, что пути его неисповедимы?

– Да-да… – поспешил с ним согласиться обескураженный Магомедказиев, не ожидая такого выпада от товарища по несчастью. – Ты прав, я согрешил… – поднял он свои очи в направлении высшей инстанции. – Не нам, рабам его, судить, чего он хочет.

“Вот ты какой! Колючий, скользкий…”

Я оттолкнул в сторону миску:

– Что за дерьмо?

– Во-во… – оживился вдруг книгочтец. – И я приблизительно так выразился. Во всяком случае, я родную армию такой пищей не травил.

– Ты что, повар? – я “недоуменно” спросил.

– Увы, – вздохнул он, – это прекраснейшая и вкуснейшая профессия, поверьте мне. Я же только продукты доставляю для благородного труда этих чудотворцев.

– Проворовался что ли? – скривив физиономию, брезгливо спросил я. Почему-то вояки всех времен презрительно относились к этому тыловому и скользкому люду. За редким исключением, это обычно вороватое, сытое и услужливое начальству племя. Но этот никак не вписывался в эту ма-лоуважаемую категорию, несмотря на все старания.

– Если бы… Хоть не жалко было находиться здесь, – театрально вздохнул он. – А вы не знаете, тут взятки берут? – промяукал он самым невинным голосом.

– Не знаю, – недовольно буркнул. Я был обескуражен. Оказывается, не просто сыграть роль подсадной утки. Мысленно пожалел Адылова.

– В этой… стране даже в уборной взятку берут. Могут облегчить проход пальцем, если заплатишь.

“Что я сказал! Неужели подсознание подключилось?..” – я мысленно ухмыльнулся.

Исламист опять обратил взоры к потолку и начал привычно молиться, наверное, выпрашивая у Всевышнего чуда – упразднения взяточничества на его родине.

– А у тебя статья убойная! Мне жаль… – вдруг посочувствовал Мансуров уже серьезно.

– Пришили… – я зло буркнул. – Этим тварям разницы нет, кого сажать…

И вернулся к своему углу, давая знать, что не расположен к дальнейшей беседе.

Как мне после нашептал Хаджимурат в отсутствии Мансурова – того вызвали на допрос – взяли новичка из-за массового отравления военнослужащих в одной из частей, которую он обслуживал. Якобы, пострадавшие были госпитализированы с тяжелыми симптомами отравления. Заподозрили диверсию. Поэтому в срочном порядке были арестованы все основные фигуранты, имеющие отношение к продуктовому обеспечениюуказанной части. В данный момент проводится расследование.

– А ты не знаешь, кто нас арестовал? И вообще, где мы находимся? – вдруг Хаджи не в тему спросил.

– Знаю, что военные… – немного замявшись, я ответил.

Исламист задумался.

– Ты что, к военным имеешь отношение? – я спросил.

– Клянусь Аллахом, не имею, – с досадой ответил он и нервно начал теребить бороду.

– Сейчас такой бардак, что кто где кого ловит… сажает, – я махнул рукой. – Столько служб развелось, а толку мало. Лучше воевать научились бы, а всех этих дармоедов на фронт отправили.

– Вот правильно говоришь!.. – с чувством гаркнул Хаджимурат аж мне в ухо. – Ты мои мысли читаешь!

– Только за что ты здесь, я все равно не понял…

– А за что сажают, следующих по сунне40 пророка эти дети шайтана? – вновь раздраженно гаркнул слуга Аллаха, как истинный еврей – вопросом на вопрос. – За правду! За веру! За таухид