Отбив кулак о войлочный настил, погрузился в тревожный прерывистый сон. Уже светало. И сон не был добрым. Снился большой и шумный пир, на котором его разбил паралич, а он вынужден глазеть, как мерзкий Телесука пожирает варёную конину и непрерывно подмигивает, подталкивая к сведенным губам Степана тухлое мясцо.

Днём среди толп ногаев углядел Ураза — раз или два мелькнуло лицо. Что знакомы, вида оба не подали. Степан кожей чуял слежку, пытливые взгляды телесуфовых соглядатаев. Плохо: Ураз наверняка запасся не безделушками. Самой важной представлялась сводка о состоянии в Сарайчике. А также в улусе Измаила, на который Годунов делал ставку как на грядущую опору русского влияния в Ногаях. С глазу на глаз перемолвиться с Уразом не довелось.

* * *

Орда исполинским роем двинулась вдоль Яика. Одно крыло перешло реку, после чего вся громада полила двумя рукавами — потоком и ручейком. Очевидно, Урус возлагал надежды на восточных мирз и даже на западных казахских владетелей. А ещё ему казалось, что легче усыпить бдительность противника, идя обеими берегами Яика. По доносам, казачий городок щетинился на островке при впаденьи Илека в Яик, ближе к правобережью.

В самом деле, по мере качения к ордынской клочистой копне прибивались кочевые ошмёточки. Имелся у ногаев и свой отборный полк — с огнестрельными рушницами.

Как-то Хлопову случайно повезло словить обрывок сговора Телесуфы с Акмирзой. Так узнали, что северные улусы будут брать Кош-Яик самостоятельно. В короткой беседе мелькнуло имя «Кучум». Стоило ли сомневаться, что речь о том самом Кучуме и что воинственный сибирский царь намерен поквитаться с помётом Ермака? При таком раскладе, положение станичников усложнялось: крепостце на острове грозил тройной, с обходом, нежданный удар значительных сил кочевников.

Дождавшись союзных мирз, Урус повлёк орду на северо-восток. Ставший привычным гул оседлого купа не шёл ни в какое сравнение с адским грохотом, скрежетом, воем, сопровождавшими поход. Рычали тулумбасы, визжали трубы, ревел скот, ржали лошади, скрипели скатки кож и ковров…

Великанская окрошка, казалось, текла по полям, сминая кустарники, выплёскивая ручьи и озерца. Но, отдадим должное, текла споро.

В один из дней Урус соблаговолил позвать русских на полевой выгул. Бердышу наконец-то удалось рассмотреть повелителя орды с близи. Немолод, нестар, плешив и, как говорится, нелеп наружно. Держится заносчиво и, видно, весьма горд затеянным нашествием. Размах не Батыев (где уж!), но тоже не пузыри в кизяк напускаем. Какое никакое, а наглядное назидание: дескать, вот кие мы пироги печи могём! Что-то да значим в политике — этой забаве венценосных разбойников.

Князь восседал на великолепном буланом скакуне: позолоченный чумбур, обшитый синим атласом чепрак, усыпанные самоцветами паперси. На Урусе — богатая риза с зеркалящими зарукавьями. На поясе поблескивал резьбяной запон с пристегнутой парой дагестанских кинжалов. С плеч свисало кармазовое корзно — накидка.

Глянешь, так вроде и не кочевой азиат, а чудо цветистое, Европу задом постигнувшее. Князя окружала свита из батыров и султанов. Всех ближе отирался вездесущий Телесуфа. Хлопова и Бердыша подпустили к Урусу. Тот, само собой, упорно не замечал их. Телесуфа сюсюкал, заглядывая хозяину в самые десны.

— Слышь, Степан, что речёт псина дряблая… — не шевеля губами, шепнул Хлопов. — «Царь, не надо посла брать. Вдруг убьют в походе».

Урус что-то отвечал угоднику.

— А князь ему, — чревовещал посол. — «И что? Мне столько обид и бесчестья пришлось стерпеть от русских, их царю меня не жалко. Что ж мне какого-то посла ихнего жалеть»?

Не кажа себя, Степан той же закорючиной выдал:

— Телесуфа за тебя не зря заступается. И волка подмаслить хочет и агнцу угодить.

— Ну да… Поди нарочно погромче для нас же — намекает, что-де всякое случиться может. Убьют, так что ж? Война спишет.

— Черт его разберет.

— А чего разбирать? Бремя походное. Вот возьмет князь да отошлёт нас одних безо всего, безо охраны. И тут нас хоть грабь, хоть полони… Концов не сыщешь.

— Да. Но разве царь простит насилье над своим послом?

— Брось, Стёпа. Сам что ль не знаешь, как глубоко Русь в г… погрязла? Царь для приличия оно, конечно, нахмурится, разобидится да и простит. Не до войны ему из-за каких-то там послов. А урусова чвань после нашей смерти в самый раз и осядет: хоть легонько да маленько, но свойно поставил: по-княжески. Не только, значит, его ближние задарма гибнут. — Пояснил Хлопов.

— Ну, спасибо тебе, Ваня, за доброе слово.

— Не жалко. Кар-кар. Только не забудь, мы с тобой на одной верёвочке. И не знай, у кого тоньше.

— Моя. Меж нами та разница, что я и не посол вовсе, а так: не разбери что…

— Хоть на этом успокоил, всё полегче, — съязвил Хлопов.

— Рад был угодить. — Бердыш прочувствованно поклонился.

Незлобивые подколки оборвал невообразимый рёв. Русские с любопытством наблюдали странную перемену в степенных повадках Уруса. Ни с того ни с сего князь дико взвизгнул и понесся вскачь, попутно вытягивая из саадыка баснословно дорогой лук. Извлёк из жёлтого сверкающего тула тонкую стрелу, дёрнул и сразу отпустил тетиву, словно и не целил. Всё готово…

Наблюдатели не успели разобраться, куда метил князь и куда унеслась невидимая стрела, а буря восторгов уж прорезала недолгую, почти пещерную тишину. Все указывали на маленькую точку, ринувшуюся с высоты. Два воина спешно устремились к месту падения и под ураганный вой принесли, вытянув: один правую, а другой — левую руки, маленького чеглока. В изящном горле птички зияла алая брешь: стрела прошила напролёт. Оба ногая ехали удивительно чётко и слаженно: соколок неподвижно покоился на соединенных ладонях. Бердыш с жалостью смотрел на глаз умерщвленной твари. Затем перевёл взор на убийцу. Задёргало шрам. Натянул поводья, и запнувшийся Супостат укрыл его за Хлоповым.

Сознавал, что сейчас его лицо вряд ли усладит гордыню Уруса. Бердыш сам не раз охотился из нужды, но ненавидел вздорные причуды, когда цель жестоких состязаний в меткости — свободолюбивый непромысловый зверь.

Мелко колотясь от тщеславного смеха, Урус вырвал из тельца несколько пёрышек и, задорясь, воткнул их в шапки Телесуфы и ближайших мирз. Рысцой подъехал к русским и, скверно дыша, пришпилил по пёрышку к их каптурам. Хлопов благодарственно склонил голову. Бердыш опустил лицо и был рад, что спрятал налитые гневом очи.

Пронырливый Телесуфа, тут как тут, уже под боком князя что-то загнусил. Урус, дивясь, повернулся к угоднику. Воодушевлённый, тот залопотал совершенно немыслимой быстрословицей. Урус любознайно расширил глаза, изучил Степана и, издав пару пронзительных звуков, обдал русских струйкой едкой слюны и несвежим духом с примесью кумыса. Телесуфа, раболепно кивая, выслушал господина и перевёл, не прибегая к помощи толмача или Хлопова: