— Когда придет сэр Норман? — спрашивал он десятки раз с утра до вечера. — Мне надо у него кое-что спросить.

Услышав шум машины у подъезда, он летел вниз приветствовать Нормана и забрасывал его бесконечными вопросами, на которые никто другой, по его убеждению, не мог дать правильного ответа.

«Если бы он был сыном Нормана», — вновь и вновь думала Флер и догадывалась, что в глубине души Норман думал о том же.

Прожив с ними неделю под одной крышей, Флер странно было вспоминать, что она боялась их встречи. Как напрасны оказались ее страхи и опасения!

Но никогда ни перед кем не стояло еще столь трудной задачи, как та, что возложила на нее Синтия.

Услышав рассказ о злополучной женитьбе Нормана, Флер в ту же ночь лежала без сна до рассвета, думая о том, как ей заговорить с Норманом о Джерри.

Собрав всю свою решительность и мужество, на следующее утро она подошла к нему.

Когда она вошла, Норман говорил по телефону, и Флер села, ожидая, пока он закончит. Положив трубку, он улыбнулся ей.

— Вам что-нибудь нужно, Флер?

Они впервые были наедине с того самого вечера, когда, преодолев свою сдержанность, он сказал ей, как она нужна ему, умолял ее стать его женой. Флер почувствовала, как краска заливает ее лицо.

— Норман, — сказала она, — я хочу попросить у вас нечто очень важное.

Она в первый раз обратилась к нему так фамильярно; это вышло у нее невольно, и она сообразила, что сказала, только когда увидела в его глазах довольное выражение.

— Что такое? — спросил Норман. — Не надо смотреть так испуганно, дорогая.

— Я боюсь, — призналась Флер, чувствуя, как стучит сердце.

Он встал и, обойдя письменный стол, подошел к ней.

— Что случилось? — спросил он серьезно, взяв ее за руку.

Флер инстинктивно сжала его пальцы, словно это могло помочь ей, пока она не скажет ему все.

Она говорила, глядя в сторону, устремив глаза на кожаный бювар, стоявший на письменном столе, с вычурной отделкой и гербом Эшвинов.

Он сделал движение, словно пытаясь высвободить свою руку.

— Прошу вас, Норман… пожалуйста!

Флер чувствовала, что заклинает его своей жизнью. Она взглянула ему в лицо и увидела в нем то, чего так боялась, — он выглядел бледным и осунувшимся, все в нем говорило, что ей следует ожидать отказа.

— Вы не понимаете, чего вы просите, — сказал наконец Норман глухим голосом.

Я понимаю… все понимаю… но разве вы не понимаете, что для вас это теперь не имеет значения? Синтия — это ваше прошлое. Теперь вы можете проявить великодушие, потому что она бессильна причинить вам боль, если вы не позволите ей.

— Что вы хотите сказать?

— Что власть Синтии над вами держится только на воспоминаниях о ваших прежних обидах. Вы любили ее когда-то. Любите ли вы ее теперь? Я так не думаю, значит, она не может больше причинить вам боль. Что бы она ни сделала, вам больше не может быть больно, если вы только не станете воскрешать в памяти прошлое. Джерри — ее сын, вы достаточно заставили ее страдать из-за него. Я думаю, что она уже достаточно наказана.

— Я рад, что вы так» думаете, — ответил он с горечью.

Флер отпустила его руку и встала.

— Даже если это не так, — сказала она спокойно, — вам не подобает разыгрывать из себя господа бога. Это ее сын, он тоже Эшвин; это их дом, Норман, вы не можете отказать ей в последней просьбе.

Последовала зловещая пауза, а затем внезапно, так, что Флер не успела больше ничего сказать, Норман устало произнес:

— Хорошо, значит, я не могу отказать.

— Вы имеете в виду?..

— То, что я сказал. Приготовьте все необходимое.

Он отвернулся, и Флер почувствовала, что разговор окончен. Ей дали понять, что в ней больше не нуждаются. В этот момент она вдруг со всей остротой осознала: «Я потеряла его!»

Вечером этого долгого дня, оставшись наконец одна, Флер поняла, что инстинкт ее не обманул. Норман покончил с ней. Эта мысль расстроила и огорчила ее.

Сразу же после похорон большинство гостей разъедутся. Уже были заказаны машины, чтобы отвезти их на станцию, а на следующий день отправятся домой супруги Эшвин и Джерри.

В доме все пойдет по-прежнему. Но возможно ли это, думала Флер, после всего, что они пережили, после всего, что она узнала и перечувствовала?

Внезапно Флер поняла, что не может здесь оставаться. Норман ее больше не любит, в этом она была уверена, в своих чувствах к нему разобраться не могла — все было слишком смутно и неопределенно.

Но она ясно сознавала, что не сможет вынести упрека, звучащего в его голосе, ощущения его безмолвного обвинения в том, что она предала его чувство, как это сделала в прошлом другая женщина.

«Я должна уехать», — решила Флер. Именно сейчас ей предоставлялась удобная возможность.

Старуха спала, и Флер решила оставить ей записку. Норману она тоже напишет.

Она еще раз взглянула на похоронную процессию, тянувшуюся через поле. Гроб уже приближался к воротам кладбища. Она увидела священника в белом стихаре, стоящего в церковных дверях.

Флер подошла к письменному столику. Сумерки сгущались, и ей пришлось зажечь лампу.

Она взяла ручку и достала листок бумаги, но неожиданно у нее из глаз хлынули слезы.

Флер не знала, почему плачет, она знала только, что будущее туманно и безрадостно, и ей стало страшно.

Флер в унынии сидела на кровати в узенькой некрасивой комнате, окна которой выходили на крыши Кенсингтона.

Она выбрала эту старомодную второсортную гостиницу из-за ее дешевизны; здесь часто останавливалась секретарша ее отца, и Флер бывала у нее, привозя для перепечатки рукописи или просто навещая ее во время своих школьных каникул.

Но она и представить себе не могла, насколько уныло это место, если в нем приходится жить постоянно.

На лестнице всегда стоял кухонный запах, безобразный пестрый ковер был протоптан до дыр, с перил давно сошел лак. Выходившие на площадки ванные с грязными матовыми стеклами, отколовшейся эмалью и протертым линолеумом вызывали скорее чувство брезгливости, чем желание помыться.

Да и в самих постояльцах было что-то невыразимо тоскливое.

Это были преимущественно старые девы, жившие здесь годами и пытавшиеся придать домашний уют обшарпанным спальням и унылым гостиным, которые, как и их обитательницы, знавали некогда лучшие времена.

«Неужели и я стану такой, как эти женщины?» — думала Флер.

С бесконечным вязаньем в ревматических пальцах и целым набором очков для разных целей, они сидели изо дня в день, из вечера в вечер на том же самом месте, в то же самое время, следуя неизменной, сложившейся за многие годы привычке.