их изучения, ученый выдвигал задачу «реконструкции психики и идеологии масс простых людей той или иной эпохи». Его интересовало, как «объективные законы общественного развития воплощаются в жизнь через субъективно мотивированные действия и поступки огромных масс»[617]. Он понимал, что постулат о «решающей роли народных масс в истории» оказывается формальным без умения проникнуть во внутренний мир простых людей, представить их с такой же ясностью, как «героев» истории.

Социальная психология мыслилась Поршневым как междисциплинарное направление исследований, объединяющее психологов, социологов, историков. «Нужны, – считал он, – исследования и по современности, и по историческому прошлому … по психологии разных социальных слоев в различные эпохи … Такие частные проблемы … впишутся, как своего рода экспериментальный материал, во всемирно-историческую шкалу, которая дает понимание, от чего и к чему совершается совокупный процесс развития психики»[618].

Но прежде всего требовалось идеологическое обоснование науки «социальная психология», завоевание для нее права на существование в СССР. «Изучение психических явлений в истории, в общественной жизни, – доказывал Поршнев, – неправильно оставлять во владении буржуазных антинаучных школ “исторической психологии”, “психологической социологии” и т. д… Это как бы микропроцессы, включенные в гигантский макропроцесс развития психики в филогенезе и совокупном ходе всемирной истории»[619].

Когда было объявлено о переходе в СССР к непосредственному строительству коммунизма, Поршнев публикует в журнале «Коммунист» статью «Общественная психология и формирование нового человека» (1963), где подчеркивает связь науки с решением политических задач. Поршнев обращается к авторитету основателя партии и советского государства. В докладе на Всесоюзной научной сессии «В.И. Ленин и историческая наука» (1965 г.) он доказывает, что важнейшей причиной успеха вождя большевиков как политика было понимание им психологических особенностей различных национальных и социальных групп в России.

Первая глава вышедшей в 1966 г. книги «Социальная психология и история» (занимала треть объема) повторяла название доклада «Ленинская наука революции и социальная психология». И это обращение к идеологическим авторитетам было воспринято негативно частью профессионального сообщества. Гуревич оценил такой «заход» как порок всей концепции книги[620].

Между тем, обосновав социальную психологию идеологически, Поршнев продвигается теоретически. В докладе на VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук (Москва, 1964) он сформулировал центральное понятие своей парадигмы: «Субъективная психическая сторона всякой общности людей… конституируется путем двуединого психического явления: оно резюмируется выражением “мы и они”»[621].

После включения в круг научных интересов реликтовых палеоантропов этнографические данные, известные Поршневу с 20-х годов, стали обнаруживать перед его взором не только древнейшие отношения между группами людей, но и еще более древние отношения между людьми и окружавшими их троглодитами.

Так возникла гипотеза, что бинарная оппозиция «мы – они» есть перенесение исходного восприятия людьми окружающих троглодитов («не-люди») на восприятие друг друга группами людей: «Первое человеческое психологическое отношение – это не самосознание первобытной родовой общины, а отношение людей к своим близким животнообразным предкам и тем самым ощущение ими себя именно как людей, а не как членов своей общины… По мере вымирания и истребления палеоантропов та же психологическая схема стала распространяться на отношения между группами, общинами, племенами, а там и всякими иными общностями внутри единого биологического вида современных людей»[622].

Поршнев увидел в оппозиции «мы и они» универсальный принцип, наиболее общее выражение движущих сил истории, по отношению к которому классовый антагонизм выступает важнейшим, но частным случаем. «Вся огромная человеческая история – это тоже “они и мы”, – утверждал он. – Противоположный нам конец истории… – это “они”. Исторический прогресс от доисторического времени до эпохи коммунизма все более формирует в сознании антитезу нашей цивилизации и их дикости, нашего высокочеловеческого состояния и их предчеловеческого»[623].

Припоминается полемика на каком-то заседании. Оппонент Поршнева по поводу патетического акцентирования Б.Ф. антитезы «мы и они» задал ему каверзный вопрос. А какая антитеза Человечеству? История – не задумываясь, ответил Поршнев. Поршнев был до крайности увлечен познавательным ресурсом бинарной оппозиции: «Чем далее разрабатывается этот вывод, тем более он представляется поистине всеобщим, универсальным и помогающим анализу самых разнообразных общественных фактов… Диапазон этих “мы и они” простирается от сопоставления самых гигантских общественно-исторических систем и классов до самых второстепенных, узких, эфемерных»[624].

В качестве всеобщего закона эту оппозицию, наряду с «законом противоборства внушения и самозащиты от внушения (суггестии и контрсуггестии)»[625], Поршнев считал основой социальной психологии, что, как мыслилось им, превращало это направление исследований из сводки данных в полноценную, «фундаментальную», по слову Поршнева, науку. Открывался не только новый подход к классовому сознанию, но и выход к психологии личности, к психоанализу.

«Конкретные наблюдения психоаналитиков, – отмечалось в тезисах доклада на VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук, – могли бы сразу приобрести совершенно новую трактовку», если бы «патологические подавленные влечения, чрезмерное либидо» были представлены «наследием того, что было совершенно нормально в биологии нашего предка». Необходимость в каждой индивидуальной психике «вытеснения и сублимации пережитков неандертальца выглядела бы при таком допущении куда более рационально и исторично»[626].

Симптоматично, что Поршнев в последние годы попытался уточнить содержание и смысл исходной бинарной оппозиции. Им было предложено понятие «пара», «диада», в известной мере корректирующее редукционизм «мы и они» как универсального закона социальных отношений: «Категория “мы” распадается на “мы – общность” и “мы – вдвоем”». От «межобщностных», по его слову, отношений Поршнев намечал переход к межличностным и через них выход к структуре личностного сознания, а в речевой деятельности – к диалогу как «парной коммуникации»[627].

Таким образом, Поршнев вторгался в сферу общей психологии, объектом которой была отдельная личность. Стремясь постичь «трансформатор, включающий отдельного человека в мир человеческих общностей или групп», он предложил учитывать «внутреннюю сдвоенность» личности: «Если внешне каждое “я” сочетается попарно с теми или иными “ты”, то внутри себя каждое “я” состоит из невидимой двойки… Совесть, самоконтроль, внутренний диалог, спор с самим собой – это разные проявления той внутренней удвоенности психики, которая является наиболее индивидуализированным и личностным уровнем сращенности человека с социальной средой: он как бы постоянно в процессе выбора себя и тем самым “своих”»[628].

«Поршнев, – замечает А.Я. Гуревич, – спешил… спешил и потому, что был уверен в важности и плодотворности каждой мысли, зарождавшейся в его голове, и потому, что у него было мало времени»[629]. Стоит заметить при этом, что без важнейших идей и понятий недостроенной им теоретически социальной психологии не сложилась бы и главная книга «О начале человеческой истории».

Поршнева принято критиковать за насилие над источниками, за пренебрежение фактами и т. п. Вспоминают знаменитую фразу: «если факты противоречат концепции – тем хуже для