— Сейчас я тебе уступлю, Дункан, но в будущем…

Он замер, ожидая окончания фразы.

— Если тебе нужна кроткая жена, то тебе следует знать, что во мне ты ее не найдешь.

Он прямо посмотрел ей в глаза.

— Меня не интересует кроткая жена. Мне нужна ты. И мне нравится то, что ты способна за себя постоять, даже имея дело с такими, как я. Но, поскольку ты теперь моя, сегодня вечером я приду к тебе в постель. Ты примешь меня по доброй воле?

Она вздернула подбородок.

— Если ты не принесешь с собой секиру.

Он улыбнулся.

— Договорились, со мной будут только мои руки. И мой рот. И кое-что еще.

— Я полагаю, ты имеешь в виду свое чувство юмора? — парировала она. — Или, возможно, свое мальчишеское обаяние?

Он посмотрел на нее глазами, в которых светилась улыбка, а затем предоставил ей возможность в одиночестве поразмыслить над масштабами того, на что она только что дала согласие.

Амелия не только согласилась стать графиней Монкрифф — она позволила ему сегодня вечером прийти в ее постель, а ведь они еще не стали мужем и женой.

Лишит он ее девственности или все будет, как в прошлый раз? Остановится ли он, если она его об этом попросит?

Захочет ли она его об этом просить?

Нет, решила она. Нет, она этого не захочет. Но тем не менее, несмотря ни на что, ее желание отдаться ему было безграничным. После всего, что они делали вместе, она уже принадлежала ему душой и телом, и сегодня он фактически сделает ее своей женой. Отступать поздно, да он этого и не допустит.

Отогнав эти бесполезные мысли, она решила сосредоточиться на том, чего ей удалось достичь. Она поставила на кон жизнь солдата и выиграла. Теперь его судьбу будет решать королевская армия. И это правильно.

Но, что было гораздо более важным, она поставила на кон душу Дункана и не сомневалась, что раскаиваться ей не придется.

— Они говорят, что и в глаза его не видели, — пояснил майор Уильям Джоунс, выходя из домика, запирая дверь снаружи и снова садясь на лошадь. Его мутило. — Жена утверждает, что он не более чем легенда.

Командир Уильяма, полуполковник Беннетт, натянул поводья, сдерживая своего норовистого белого коня. Услышав слова майора, он с силой хлестнул лошадь по задним ногам.

— Мясник реален, майор Джоунс. Он такое же существо из крови и плоти, как вы и я, и этим горцам отлично известен. Они якобиты. Сжечь их.

Его конь встал на дыбы и испуганно заржал.

— Полковник, там дети…

Беннетт яростно оскалился.

— Вы ставите под сомнение мои приказы, майор?

— Нет, сэр.

Уильям опасался, что его сейчас вырвет.

— Тогда делай, что я говорю, и сожги их. У них должно быть окно, через которое они смогут выползти, если им захочется жить.

Беннетт помчался к конюшне и прокричал уже издали:

— Сожги все! Перестреляй скотину и убей это шелудивое животное!

Он махнул в сторону черно-белой овчарки, которая разрывалась от лая в дверях конюшни.

Уильям сделал над собой усилие, борясь с душевной болью. Он посмотрел на окутанные белесой дымкой вершины гор, на прозрачный речной поток, сверкающий и переливающийся на солнце… Его плечи приподнялись и опустились в глубоком вздохе, как бы желая изгнать из головы непрошеные мысли. Он объехал вокруг крытого соломой домишка, чтобы убедиться, что в нем и в самом деле имеется заднее окно. Обнаружив таковое, он произнес краткую молитву Господу о собственном прощении и о спасении тех, кто был заперт в доме, а затем поджег факел и швырнул его на крышу.

Дункан вошел в свой кабинет. Это была пыльная комната, заваленная бумагами, картинами и редкими книгами, составленными в высокие шаткие стопки у стен. Перед самым большим окном стоял на треноге телескоп, в который граф по ночам наблюдал за небом. Коллекция бюстов выстроилась на каминной полке, а стены были увешаны яркими фламандскими гобеленами.

В центре комнаты стоял открытый сундук, из которого торчал рулон архитектурных чертежей. Он выдвинул его сюда еще месяц назад, когда искал какой-то документ.

Дункан сел за письменный стол перед небольшим витражным окном в углу и извлек из ящика лист чистой бумаги с тисненым гербом Монкриффа. Свет, льющийся в комнату через окно, окрасил бумагу в радужные тона. Дункан взял перо, обмакнул его в чернильницу и принялся писать вежливое и сердечное послание, излагая его в самой изысканной форме, словами, которые ему только удавалось придумать в такой спешке.

Леди Амелия Темплтон, помолвленная с Ричардом Беннеттом, согласилась стать женой графа Монкриффа. Он предъявил на нее свои права, и очень скоро ему предстояло овладеть ею и услышать крики восторга, слетающие с ее губ.

В обмен на это он согласился пощадить Ричарда Беннетта.

Внезапно что-то заставило Дункана опустить перо и оглядеться. Он вспомнил, как однажды уже сидел за этим самым столом и писал письмо Муире, изливая ей свою душу и цитируя любовные стихи. Он восхищался ею, и будущее было исполнено надежд, очень похожих на те, которые он лелеял в настоящий момент. Сейчас приподнятое настроение ему показалось странным.

Наверное, это объяснялось тем, что, как ни удивительно, на какое-то время он забыл о своем горе. Сделав Амелию своей женой, он собирался предаваться плотским утехам, которые уже с наслаждением предвкушал.

Но сможет ли он сдержать данное ей слово? Сложит ли он оружие, позволив Беннетту жить?

Он лениво постукивал кончиком пера по листу бумаги и рассеянно смотрел в окно. Что, если Беннетт явится сюда и потребует сатисфакции?

Что ж, Дункану придется пустить в ход свою выдержку и не позволить себе проткнуть Беннетта насквозь. Он знал, что сможет это сделать, ибо был дисциплинированным воином. Он отложит оружие и взамен сосредоточится на последствиях менее насильственной разновидности мести.

Он украдет возлюбленную у Беннетта, как некогда тот отнял у него его любовь. Как сказал Ангус, глаз за глаз. И ничто не помешает Дункану представить королю необходимые доказательства, которые подведут Беннетта под трибунал, а если повезет, то и к казни через повешение. Он ничего не обещал Амелии насчет мести в такой форме. Вообще-то, именно к этому она его и склоняла.

Итак, вот она — месть, с любой точки зрения достигнутая. И вдобавок Дункана ожидала возможность утолить свою страсть к Амелии. Ее тело, ее невинность — все это скоро будет принадлежать ему.

Снова склонившись над столом и обмакнув перо в чернила, лорд продолжил письмо. Несколько минут спустя он посыпал его песком, который тут же аккуратно стряхнул. Сложив послание, он запечатал его воском, встал из-за стола и покинул комнату. В коридоре в почтительном ожидании стоял лакей в ливрее.