— Ну, если как следует приглядеться, то Абигайл выглядит вполне заманчиво, — ответил на это Питер.

Все рассмеялись, и Фригейт отошел.

Вскоре он оказался возле причала, тянувшегося вдоль мелкой искусственной бухты. Ее с большим трудом вырубили в плотном прибрежном дерне и выложили по краям каменными глыбами. Обычно здесь стояли мелкие суденышки и катамараны, но сейчас на воде покачивались два огромных плота, предназначенных для охоты на речных драконов. Вдоль берега тянулся ряд боевых каноэ, принимавших на борт до сорока человек, но служивших в настоящее время рыболовецкими судами. Повсюду на Реке виднелось множество малых и крупных лодок.

«Раззл-Даззл» не могла подойти к пирсу. Она стояла на якоре у входа в бухту, за выступом огромных черных скал. Это было прекрасное, длинное и низкое судно, построенное из дуба и сосны без единого металлического гвоздя. Тонкие, но прочные паруса из шкуры речного дракона просвечивали на солнце. На носу вздымалась фигура сирены с факелом в руке. Шхуна казалась диковинной игрушкой. Как экипажу удалось сберечь ее? Большинство судов, плавающих на дальние расстояния, рано или поздно становились добычей мародеров.

Подгоняемый беспокойством, Питер вернулся к Фарингтону и Райдеру. Переговоры шли полным ходом; около двух десятков мужчин и женщин дожидались своей очереди. Если так пойдет дело, то на болтовню будет потрачен весь день. Ничего не попишешь, придется идти домой.

Он заглянул в хижину; на его счастье, Ева еще не вернулась, и Фригейту не пришлось с нею объясняться.

Сегодня утром его ждала рабочая смена на фабрике по производству спирта. Прекрасный повод отвлечься от снедающих его мыслей! Фригейт направился туда по тропинке, что извивалась меж холмов. Деревья редели, хижин здесь почти не было. Поднявшись по склону самого высокого холма, он остановился у подножия горы; скалистая стена круто вздымалась над ним на высоту более трех тысяч футов. Сверху низвергался водопад, его прозрачные чистые струи наполняли вырубленный в камне бассейн. В просторном сарае, расположенном между бассейном и утесами, находилась фабрика.

Фригейт миновал ее, поглядывая на множество перегонных аппаратов из стекла и бамбуковых трубок. Здесь стояла нестерпимая жара, от невыветрившегося запаха спирта было трудно дышать. Поднявшись выше, к поросшим лишайником склонам, Питер подошел к мастеру, чтобы получить скребок и разграфленную сосновую планку, на которой были выжжены его инициалы. На ней отмечались отработанные дни.

— Скоро будем скрести камень деревяшками, — угрюмо пробурчал мастер. — Сланец и кремень придется оставить для оружия.

Да, запасы кремня истощались. В долине Реки развитие техники шло в обратном направлении: от каменного века к деревянному. Человечество повернуло вспять.

Фригейт подумал, сумеет ли он вывезти отсюда свое оружие с кремневыми наконечниками. Если его возьмут на шхуну, то по законам страны кремень нужно сдать.

Пару часов он усердно трудился, соскребая зеленовато-серые стебли с каменистой почвы и складывая их в бамбуковые корзины. Другие рабочие спускали их вниз и опрокидывали содержимое в чаны. К полудню они прервали работу; близилось время обеда. Прежде чем спуститься вниз, Фригейт бросил взгляд на берег — там виднелся белый корпус шхуны, залитый солнечным светом.

Нет, ни за что на свете он не упустит такого случая!

Питер направился в хижину. Она была пуста. Ева пока не вернулась, и он вновь поспешил к берегу. За время его отсутствия очередь не стала короче. Он прошел до края равнины, где у подножий холмов короткую жесткую траву внезапно сменяли непролазные заросли. Кто провел эту демаркационную линию? Казалось, земля на склонах холмов ничем не отличается от почвы низины, но на возвышенностях трава доходила ему до груди.

В полумиле от причала находилось стрельбище. Минут тридцать Фригейт стрелял из лука в травяную мишень, торчавшую на бамбуковом треножнике, затем перешел на гимнастическую площадку. Он сделал несколько коротких пробежек, потом долго прыгал и почти два часа упражнялся в каратэ и дзюдо. В конце концов, он совершенно выбился из сил, но зато вновь обрел уверенность и вкус к жизни. Его юное тело не знало, что такое ревматизм, ожирение, одышка; тут он избавился от всех болезней, что мучили его на Земле в зрелые годы.

В прошлой жизни с тридцати семи лет и до пятидесяти он просидел за столом. Кабинетная работа почти прикончила его. Зря он расстался с местом на сталеплавильном заводе. Труд там был монотонным и нелегким, но он хорошо переносил жару и тяжелые нагрузки. Его мозг непрерывно генерировал новые сюжеты, он мог писать целыми ночами. Но стоило ему бросить завод и плотно усесться за письменный стол, как он начал пить. После восьми часов выстукивания на пишущей машинке проще всего было просидеть весь вечер перед телевизором, потягивая бурбон или виски. Воистину, телевизор — это худшее, что изобрело человечество в двадцатом веке, если не считать атомную бомбу и демографический взрыв! Он понимал это, и все же не мог оторваться от дурацкого ящика, торчал перед ним, как замороженный.

Вытирая с лица пот, Фригейт быстро спускался к Реке. Он миновал пустынный участок побережья и вышел к причалу, где протолкался до обеда, болтая со знакомыми. В толпе ему встретились два матроса с судна; там все еще шли переговоры. Когда же, наконец, кончится эта очередь?

В назначенный час Фарингтон встал и громко объявил, что прием окончен. В очереди зашумели, но капитан остался непреклонен. К нему подошел глава Руритании «барон» Томас Буллит с помощниками. Буллит не удостоился большой славы на Земле. В 1775 году он исследовал водопады на реке Огайо в Кентукки — вблизи тех мест, где позднее вырос Луисвилл; потом его имя забылось. С Буллитом пришел его помощник Пауль Байс, датчанин шестнадцатого века. Согласно обычаю, они пригласили команду «Раззл-Даззл» на вечеринку, устраиваемую в честь прибытия судна. Повсюду на Реке люди с удовольствием принимали путников, приносивших свежие новости, слухи и занятные истории — лучшую плату за гостеприимство.

Фарингтон принял приглашение, но заметил, что четверо членов экипажа останутся охранять судно. Вслед за толпой Фригейт направился к площадке с навесной крышей — местной ратуше. Фарингтон и Текс стояли в окружении власть имущих, болтая с их женами. Питер не был приобщен к избранному кругу, но знал, что позже строгий этикет нарушится — виски и вино уравняют всех. Он занял очередь за спиртным и тут увидел свою подругу.

Ева Беллингтон стояла неподалеку от него. Она была высокой, черноволосой и голубоглазой женщиной — типичной красавицей из южных штатов. Ева родилась в 1850 году и умерла, не дожив лишь двух лет до своего столетия. Ее отец, богатый помещик-южанин, в годы войны служил в кавалерии Конфедерации в звании майора. Во время похода Шермана на Джорджию их плантация сгорела, и Беллингтон разорился. Он уехал в Калифорнию и стал там компаньоном богатого судовладельца. Ева вновь жила в достатке, но вскоре отец бросил семью — чего она не могла простить ему никогда.

Женщины поселились у брата отца, красивого мужчины лишь на десять лет старше своей племянницы. Когда Еве стукнуло пятнадцать, он изнасиловал девушку — правда, как она сама признавалась, без большого сопротивления с ее стороны. Мать, узнав о беременности дочери, выстрелила в насильника, целясь в гениталии. Он прожил евнухом несколько лет в тюрьме и там же скончался.