В мире, где словно господствовало зерно, а огородные культуры были большой редкостью, пытались отыскать другой источник продовольствия. А ведь «зелень и суп», о которых я обмолвился, можно было найти на любом столе. Если опасность вынуждала бежать в лес, то группа крестьян могла «продержаться» там несколько месяцев и не погибнуть; в XIV веке лангедокские тюшены, люди из tosca, «touche» (рощица, лесок (среднефр.)) – мы бы сказали «из маквиса», «маки», – оказывали там сопротивление годами, не подчиняясь никаким гражданским или военным властям. Ведь в лесу было что съесть; сегодня охотно допускают, что тогда в качестве базовой преобладала экономика собирательства и мелкого скотоводства, сохранившись со времен неолита. В лесной поросли человек кроме красных ягод мог найти лесные орехи, миндаль, грецкие орехи, оливки (из которых в основном и получали масло), а также грибы, каштаны, мушмулу, желуди и тыквы; он собирал спаржу, лук-порей, свеклу, капусту, ревень, артишоки, морковь, пастернак, репу; известны бесконечные споры «знатоков» о том, какое место занимали клубни в качестве предшественников картофеля, или о времени появления в Западной Европе шпината или козлобородника. Если добавить вишню, яблоки, айву, финики и груши, корзина будет полной – останется лишь совсем немного места для чеснока, лука, мяты и майорана, либо того, из чего готовили липовый отвар от бессонницы, для бузины как слабительного, черники для промывки глаз, кориандра, побуждающего к любовным утехам. Последним даром леса, стоившим всех остальных, были свет и сахар, то есть воск и мед, производимые пчелами, что наделило этих насекомых лестной репутацией, поскольку они охотно позволяли человеку или другому прожорливому животному отбирать плод их труда. И если «пчеловодством» в ульях занимались обычно не в лесу, то там можно было найти дикий рой, настолько выгодную «добычу», что пришлось законодательно запретить особо алчным спиливать деревья, рой с которых было невозможно достать.

За счет леса жил не только человек. Ягоды и трава не интересовали обитавших в нем хищников, и грызунов тоже едва ли; но лес можно было использовать ad pascendum, для пастьбы. Нам трудновато представить, чтобы лошади или коровы свободно или под присмотром паслись в лесу, прежде всего потому, что там им было бы сложно пройти; но в открытом подлеске стада могли кормиться, по крайней мере те, которые не пожирали молодые побеги, подобно козам и овцам, так что последних старались не пускать в эти заросли. Зато в период сбора желудей, в сентябре, в лес выпускали свиней; при надобности они жили в нем круглый год, так что площадь леса, по крайней мере по X век, даже измеряли «в свиньях», и под этой единицей следовало понимать «площадь, необходимую для прокорма одной свиньи в течение года», обычно оцениваемую примерно в гектар. К такой свободной пастьбе крестьяне были склонны не всегда: животные могли пораниться, на них нападали хищники, их было сложно собрать для доения или случки. Свиней часто покрывали дикие кабаны, отчего менялось поведение первых и особенно внешний вид потомства. Поэтому полагают, что от такого использования леса понемногу отказывались в пользу пастьбы на паровых полях, когда, в основном после XIII века, распространился севооборот, либо более или менее постоянного содержания в стойлах, о чем я еще расскажу.

А люди леса?

Если лес сегодня – по-прежнему запас древесины, который мы, впрочем, бездумно тратим, а также территория для походов, место отдыха, резервуар чистого воздуха для города, то мы уже не встретим в нем ни артелей лесорубов, ни лесных стражников, ни охотников, устраивающих облаву, а также ни лошадей, ни быков, ни свиней, разве что отдыхающих, которые по случаю выбрались набрать ландышей, белых грибов или каштанов. В средние века и особенно к концу того времени лес, напротив, кишел народом. Прежде всего это были все те, кого я только что бегло упомянул: пастухи, сборщики ягод и корней, артели корчевщиков или одиночные лесорубы; но еще и второй пласт – лесовики (boisilleurs), «подборщики винограда» (grapilleurs), сборщики коры или золы, а также угольщики, прочно обосновавшиеся здесь; иногда же наряду с ними – несомненно до самого XI века, когда кузницу перенесли непосредственно в деревню, – кузнецы, ferons, fevres, ferrario, селившиеся в тех местах, где на поверхности земли можно было набрать немного руды. Все эти люди жили обособленно, в стороне от деревни, скоро и в них скоро подозревать воров, браконьеров, отщепенцев, во всяком случае сообщников всех колдунов и бесов, которых считали обитателями этих мест. Это не считая беглецов, изгнанников, бродяг, уверенных, что в лесные заросли искать их не пойдет никто. В военное время здесь собирались солдаты, рутьеры, и в XV веке их присутствие было так тесно связано с лесом, что народ, имея в виду одновременно и прекращение раскорчевок, и место леса в войне, говорил и внушал: «Леса пришли во Францию вместе с англичанами», с «годенами» (godins), как их называли, причем историк не может решить, произошло ли это слово от gawaldi, лесных людей (wald – лес), или тот God Dam, божбы, которую эти враги короля якобы произносили то и дело.

И под конец еще две группы, более интересные: отшельники, дарующие утешения и снадобья тем, кто страдал душой и телом, и рыцари, ищущие приключений и фантастических подвигов, возвеличенные мрачной славой победителей леса, – Ланселот и рыцари Артура, мстители, прятавшие лицо под забралом, либо Персеваль, Галаад и другие, упрямые искатели Грааля, священного сосуда, принявшего кровь распятого Христа.

Для удобства повествования я убрал все оттенки, которые не так уж мало значили в словаре писцов и в повелениях Природы. А ведь пренебрегать ими нельзя: если saltus, почти юридический термин, и foresta были территориями, находящимися «вне» – вне ager (пашни), которую возделывают, за пределами общего права, – их нельзя путать с mescla, щетиной из колючей, почти бесплодной растительности, с silva из дубов и буков, а тем более с песчаной гаренной (garenne) и почти голой дюной. Человек пытался, порой даже успешно, найти к ним подход, укротить их. А с давних пор это уже делали животные. Так где же они?

За миллиарды лет, прошедших с тех пор, как наша планета сгустилась в твердый шар, то или из осколков, оторвавшихся от Звезды, то ли из чего-то другого – вот уж что тут имеет мало значения, – здесь возникла причудливая галерея живых существ, последним из которых по дате, по крайней мере до сего дня, стал человек. Разумеется, меня интересуют лишь те, которые окружают нас и поныне в том тончайшем слое времени, который мы называем «Историей». А потому пусть палеонтологи и дети вспоминают об исчезнувших существах, невероятных и, как правило, ужасающих до смешного, которых сегодня изображают на таком количестве наивных иллюстраций.

Обратимся к завершающему периоду голоцена, наступившему примерно тридцать тысяч лет назад, вслед за последним известным нам оледенением. Большинство живых существ, населявших Землю в эти тысячелетия, – это те, кого мы и сегодня видим вокруг себя, точнее, в среде, поглотившей нас. «Поглотившей», поскольку на одного homo sapiens sapiens (до чего же гротескное название!) приходится более сотни других видов земных млекопитающих, тысячи птиц, миллионы насекомых, миллиарды рыб. Более того, из этой сотни млекопитающих он по-настоящему знает лишь немногих, встречал лишь половину из них, а свои таланты может проявить самое большее в отношении десятка. Соотношение смехотворное, но о нем небесполезно напомнить: человек погружен в животный мир, но уверен, что властвует над ним, потому что эту заботу якобы поручил ему Бог. Что же касается самих животных, то они так об этом и не догадались – за исключением собаки или лошади. Но оставим эту тоскливую констатацию, которая не смущала людей средневековья, и посмотрим, как они себя вели.