– Ничего особенного.

Казалось, кожа у меня натянута как барабан.

– Ты лжешь, – Макс посмотрел в упор. Я тут же отвела глаза. И коротко глянула на доктора Розена, который отреагировал лишь своей вечной дурацкой улыбочкой.

– Ну… – я набрала побольше воздуху. – Я слышала, что ты – наркоман в завязке.

– А еще?

Моя слишком туго натянутая кожа полыхнула жаром.

– Ты когда-то вел весьма разгульный образ жизни.

Макс не отводил взгляда. Он точно знал, о чем я не говорю. Это было испытание, и я его провалила.

Здесь не было красноволосой Зеньи, описывающей свой фан-фикшн-секс. Здесь никто не ел, не вопил и не скулил. У каждого за креслом стояли портфель или достойная кожаная сумка.

– Мы – продвинутая группа, – Макс явно был пресс-секретарем этой крайне сдержанной и цивилизованной группы людей.

Здесь была Патрис из вторничной группы. Она доросла до «продвинутой» годом раньше, но мало что о ней рассказывала, если не считать в сердцах оброненных слов, что Макс может быть сущим наказанием. Этим утром она тепло улыбалась мне, но ничего не посоветовала насчет того, как пережить следующие 85 минут. Свежий синяк на бедре дергало болью в такт ударам сердца, но если бы я поморщилась или потерла его, то привлекла бы внимание. Нет уж, спасибо.

Еще одним знакомым лицом был Лорн. Лет примерно сорока пяти, слегка неухоженный: мятые брюки-хаки и потрепанный коричневый свитер. Но у него была открытая улыбка, такая, знаете ли, гостеприимная. Я познакомилась с Лорном на его свадьбе, где присутствовала как спутница Джереми. Они вместе ходили в мужскую группу. Левая ступня задрожала, когда я подумала о том, что́ это значит.

– Мы слышали о тебе, – сказал Брэд, словно прочтя мои мысли. Он был чуть старше Лорна, высокий и худой, как Икабод Крейн[43], с волосами цвета соли с перцем. Единственное, что я о нем знала, – его одержимость деньгами.

– Что вы слышали?

Они с Максом переглянулись и ухмыльнулись.

– Что у тебя был анальный секс с Блейком, – ответил Брэд с едва уловимым намеком на застенчивость.

Напоминание об отношениях, закончившихся до того, как я начала ходить в группу, – немножко не то, чего я ожидала. Мой рот искривился в гримасе. Да наплевать, Брэд! Я способна признать свою сексуальную историю.

– На самом деле и с Джереми тоже, – уточнила я.

– И об этом я слышал, – согласился Брэд.

Живот вспучило тревогой. Неужели я сейчас еще и блевану? Что я вообще делаю, позволяя мужчинам, которых знать не знаю, допрашивать меня насчет моей сексуальной жизни?!

Все эти годы я восхищалась настойчивыми утверждениями о том, что тайны токсичны. Теперь я видела неприятную сторону данной убежденности: я только что пришла в группу людей, которые знали все мое резюме по анальному сексу.

Группа бросила меня вариться в моем дискомфорте и перешла к обсуждению съехавшей с катушек бывшей жены Лорна и грядущего собеседования Брэда по поводу рабочего места, которое увеличило бы его базовую зарплату на 20 %. Когда в разговоре возникло затишье, я поймала взгляд доктора Розена.

– Что именно делает эту группу продвинутой? – спросила я. Не успел он ответить, как заговорила женщина с серебряными волосами до плеч, в темно-синем брючном костюме из полиэстера, которая сидела рядом с ним.

– Мы с Максом – члены-основатели этой группы. С конца восьмидесятых. Я Мэгги, кстати говоря. Мы знали доктора Розена еще тогда, когда… – она замолчала.

– Когда что? – спросила я.

Мэгги закатила глаза.

– Скажем так, у доктора Розена были другие границы.

– Что это значит? – не отставала я.

– Как-то раз Макс обедал у него дома…

– Он угостил меня сэндвичем с ветчиной, – перехватил рассказ Макс. Доктор Барух Атта Адонай угощал пациента трефным?! – Он тогда был в меньшей степени евреем. Его сверхъеврейство началось тогда, когда он женился во второй раз.

Мэгги подалась вперед и сообщила, что когда-то была «очень близка» с бывшей женой доктора Розена, которая была анорексичкой и изменяла ему с мужчиной, с которым познакомилась в блюзовом клубе Checkerboard Lounge.

– Кажется, он был чернокожим.

– Как я понимаю, это объясняет вашу реакцию на мой сон о Лютере Вандроссе, – сказала я доктору Розену. Тот схватился за живот и расхохотался.

Макс упомянул, что доктор Розен в начале девяностых взял длительный отпуск без объяснения причин. Брэд и Лорн тут же заспорили, было ли причиной лечение сексуальной зависимости или созависимости.

С каждым откровением у меня все сильнее сжимался желудок. Пресветлый доктор Розен, живший в моем воображении, которому я вручила власть над своими самыми сокровенными желаниями, все больше заляпывался грязью с каждым новым открытием. Я закусила губы и крепко их сжала.

Макс повернулся к доктору Розену и хлопнул его по предплечью.

– А помните, как у вас несколько месяцев был понос? Когда это было? В восемьдесят девятом? В девяносто первом?

Остальные члены группы наперебой называли разные годы. Вот зачем им знать подробности функционирования его кишечника?

Мне хотелось испариться и вылететь – из этой комнаты и из программы лечения. Макс и Мэгги работали пожарными гидрантами, изливавшими одну за другой истории о том, как доктор Розен встречался с женщинами во времена первой рейгановской администрации – я тогда училась в старших классах. Тот случай, когда у него сбежала собака. То лето, когда он ходил в сирсакере[44]. Тот раз, когда ему пришлось физически удерживать Мэгги, не давая ей броситься на Макса, и он сломал ей ребро. За пятнадцать минут я узнала о своем терапевте больше, чем за последние три с лишним года. Чистый лист заляпали слизью.

Доктор Розен улыбался обычной беззаботной улыбкой. Он ничуть не стыдился этих разоблачений. Я оглядела присутствовавших – никто не был встревожен. Их тела расслаблены. Истории были похожи на семейные предания, которыми год за годом обмениваются родственники за столом в День благодарения. Если Макс замолкал посреди очередной истории, ее подхватывали Мэгги или Брэд. Столько рассказов! Такая большая история! Так много слоев дерьма, размазанного по моему доктору Розену.

Вплоть до этого момента я восхищалась его бунтарством, даже когда друзья, ходившие к другим терапевтам, поднимали брови в ответ на мои рассказы о Младенце Иеремии, о предписании назвать себя «динамщицей», о ежевечерних звонках Рори и Марти. Я верила, что доктор Розен – мужественный, умный, талантливый в лечении зависимых людей вроде меня. Но теперь опасалась, что он был другим: глубоко ущербным и, возможно, пренебрегающим своими обязанностями. Может, даже опасным.