– Большие тиражи – для больших дураков, а маленькие – как раз по числу мыслящих голов на планете…

Сейчас его беспокоило, что Мария-Антуанетта была беременна, а беременные женщины капризны, и как бы Людовик XVI не уступил жене. Франция в таком случае способна натравить Турцию на Россию, и вся прусская комбинация рассыплется.

На свою дачу в Пратере Кауниц вызвал русского посла князя Голицына, которому и сказал дрожащим голосом:

– Я еще раз перечитал репрезентацию вашего Кабинета. По сути дела, Петербург прислал Вене жестокий смертный приговор. Такого унижения наша великая империя еще не испытывала…

Он страдал. Он трусил. Голицын отвечал:

– Претензии вашего двора на Баварское наследство несправедливы, как и захват вами Буковины. Не забывайте, что Россия имеет по отношению к прусскому королевству обязанности союзнические, и она останется верна им.

– Да поймите, князь! – вскрикнул Кауниц. – Наша императрица Мария-Терезия и согласна бы на посредничество России в конфликте между нами и Пруссией, но теперь, после вашего ультиматума, мы остались на краю ямы. Прусский король, поддержанный мнением Петербурга, усилит свои претензии к германскому миру… У нас нет более выхода, – сказал Кауниц, отчаясь (и вполне искренно). – Или мы пожертвуем своим достоинством, или решимся на кровавую войну, подобную Семилетней… Впрочем, – пытался пригрозить он, – укрепляя престиж Пруссии, не готовите ли вы для себя змею за пазухой?

– Что мне ответить в Петербург? – спросил Голицын.

– Так и отвечайте, что мы теперь вынуждены не отвергать ваше русское посредничество, ибо французское, по давней вражде к нам Франции, будет для нас более оскорбительно…

Ночью Дмитрия Алексеевича потревожили: явился дипломат Тугут (тот самый Thugut – хорошо поступающий, который звался раньше Thunichtgut – нехорошо поступающий).

– Увы, – сказал он Голицыну, – императрица велела мне ехать в ставку прусского короля: мы согласны плюнуть уже и на Баварию, но только бы Фриц не залезал в огороды Байрейта и Анспаха. Мария-Терезия велела обратиться к вашей милости, чтобы для сохранения тайны вы дали мне русский паспорт.

– На чье же имя, Тугут? – удивился Голицын.

– На имя любого чиновника вашего посольства…

Голицын в докладе Панину сообщал: венское общество в брожении, разумные люди уповают исключительно на вмешательство России, способной остановить развитие войны, опасной для сохранения мира в Европе. В это время князь Репнин готовился ехать в Бреславль, Екатерина срочно вызвала из Турции Булгакова, желая, чтобы в ранге главного советника он состоял в княжеской свите. Радостно потерев ладошки, она сказала:

– Тугута «Ирод» изгнал от себя и даже ложки супу не дал голодному. Наша репрезентация ко двору венскому составлена отлично: Кауниц покладист, как никогда. Я послала на днях Версалю приглашение к танцу, чтобы Людовик заодно с нами улаживал конфликт баварский… Скажи!

– Скажу, – отвечал Репнин. – Общество парижское испугано Баварской войной не меньше венского: и там и здесь богатые люди вывозят багажи обозами, спасаясь в провинциях. Европа в страхе! Понятно, что Вена ожидает нашего заступничества.

– Не заступничества, – поправила его Екатерина, – а только посредничества. Кто-то проиграет. Но я хочу выиграть…

Вместе с Булгаковым князь Николай Васильевич санным путем отъехал в Бреславль, где зимовал прусский король с выпавшими от старости зубами. Фридрих Великий грелся возле очага, руки его были обмотаны неряшливыми повязками.

– Неужели вы ранены? – удивился Репнин.

– Измучила подагра, – жаловался король, бегло прочитывая письмо от Екатерины. – Что ж, Фике мудра… А я, прежде чем дать Тугуту по шее, успел сказать ему, что Пруссия никогда не отступится от обретения франконских маркграфств…

Репнин и Булгаков, после мороза, охотно пили королевскую мадеру. Репнин сказал, что он здесь не только посол:

– Я еще и командующий резервом русской армии.

– А турецкий флот снова шляется у берега Крыма?

– Да, – не скрывал этого Репнин.

– Он сильный?

– Да.

– А ваш? На Черном море?

– Слабый.

– Не успеваем строить, – с умыслом вмешался Булгаков. – Казна пуста, и прибылей не предвидится.

– Очень плохо, – произнес король и забинтованной рукой потянулся за тростью. – К стыду Пруссии, она не в силах сейчас вернуть России субсидный долг союзника. Для русских миллион – раз плюнуть. А для меня, бедного пруссака, отдать денежки – не спать ночь. Предлагаю прогулку по улицам Бреславля, где мы станем кормить голубей. Голубей мира!

Мягкий снежок тихо осыпал древние улицы.

* * *

Князь Репнин (дед знаменитого декабриста Волконского) с юных лет исполнял важные поручения, но всегда держался в тени, никому не завидуя. Он был таков: его или обожали до безумия, или готовы были оплевать. С четырнадцати лет князь тянул лямку солдата, начал службу с рядового; ему не было и тридцати, когда растаял пушечный дым над полями Семилетней войны, и Николай Васильевич въехал в побежденный Берлин – послом России! Все знали, что Екатерину он не любит, и она знала об этом, но князь оставался неподкупен: императрица давала ему тысячи крепостных – отказался, деньги давала – не взял. Зато был он щедр, держа кошелек свой открытым для подчиненных. Репнин на свой счет кормил солдат мясом, сам покупал им водку и овощи. Генералы считали его дипломатом, а дипломаты называли генералом. Булгаков был обязан князю, который в Варшаве расплатился с его долгами.

Они ужинали в трактире «Золотой олень».

– А теперь, – сказал Булгаков, плотно насытившись, – я думаю: зачем людям проливать кровь и слезы, если существует особая порода людей, вроде нас, всегда готовых проливать слова и чернила… С утра одолевает меня одна мысль.

– Приятная ли, Яков Иваныч?

– В мире возникает нечто новое. Посредничество к миру не позволит ли России вмешаться в дела Германии?.. Петр Великий роднил семью Романовых с князьями и принцессами германскими, но арбитром в германских распрях не стал. Запомним же это время, когда Россия обретает право переставлять кастрюли на германской кухне по своему усмотрению… Виват, виват!

– Больше никому об этом не говори, – тихо, но строго предупредил Николай Васильевич, – Фридрих пес мудрый и опытный. Одного я не пойму: как он сам об этом не догадался?

Среди ночи Булгаков проснулся от невнятного шума.

– Что там? – спросил его князь Репнин.

– Через город идут наши солдаты.

– Пусть они идут: Европа спит спокойнее…

…Репнин был масоном очень «высоких градусов».

Светлейший, как худой маляр, испачкался в масляных красках. Весь день провел с живописцами, штат которых (и крепостных, и вольных) обретался при нем неотлучно. Потемкин давно мечтал образа духовные заменить божественными картинами Мурильо или Гвидо Рени, велел делать с них копии. Не зная оригиналов, хранившихся в храмах Италии, живописцы исполняли картины с их гравюрных воспроизведений. Потемкин обсуждал с мастерами, где и какие накладывать краски, – по наитию.