Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Брюсша оправляла лиф своего платья:
– Като, не имей гнева. Я тебе все объясню…
– Не надо! Вон отсюда, блуда окаянная, чтобы в моих дворцах ноги твоей не бывало!
Римский-Корсаков пал на колени, рыдая. Екатерина взяла прогулочную трость (которая потолще да поувесистей) и стала лупцевать «Пирра, царя Эпирского»:
– Снимай аксельбант… эполеты долой!
– Нет, нет, нет, – вздрагивал под ударами палки фаворит. – Не лишайте меня наслаждения состоять при вашей великой особе.
* * *
Потемкин знал о связи фаворита с Прасковьей Брюс и радовался ее удалению. Екатерина стала сближаться с Александрой Энгельгардт; она призналась фрейлине:
– Поживешь с мое, сама увидишь, что в этой жизни хорошее у баб редко случается, а все худое часто сбывается…
От Гарриса она в эти дни известилась, что семья бывшего премьера Роберта Уолпола запуталась в долгах, в его собрании картин были Рубенс, Иорданс, Сальватор Роза, Пуссен и Ван Дейк. Екатерина распорядилась купить для Эрмитажа всю галерею – целиком. 1 сентября 1778 года императрица проснулась в гадкой меланхолии, ее угнетал мелкий дождь за окнами. Оскорбленная изменой, она затворилась в комнатах Эрмитажа, просматривая гравюры, запечатлевшие фрески рафаэлевских лоджий Ватикана. Это занятие, всегда приятное, незаметно увлекло ее, и, взбодрившись, она позвала к себе Шувалова:
– Хочу такие лоджии Рафаэля у себя иметь… в копиях. Ты, Иван Иваныч, помоги мне с мастерами Рима связаться.
– А где вы разместите лоджии?
– Над Зимней канавкой павильон для них выстрою.
– Меня в Европе спрашивали: откуда вы деньги берете?
– А ты бы говорил всем, что я по ночам ворую…
Создание галереи для размещения лоджий Рафаэля она поручила Джакомо Кваренги, недавно приехавшему в Петербург. «Строительство, – писала тогда Екатерина, – вещь заколдованная: оно пожирает деньги, и чем больше строишь, тем более хочется. Это болезнь вроде пьянства…» Газеты Европы сообщали, что Фальконе, покинув неблагодарную Россию, всюду раздаривает куски гранита от русского Гром-камня; лучшие красавицы Версаля взяли моду мастерить из этих осколков пуговицы, брелоки, запонки и браслеты… Потемкин застал Екатерину перебирающей бумаги на столе. Усталым жестом она сняла очки. Потемкин вовлек императрицу в изучение конфигурации берегов Черного моря. Указал по карте, что границы России на юге как бы РАЗОРВАНЫ возле Перекопа татарского. Именно из Крыма, образовав в этом месте пробоину, могла хлынуть лавина татарской конницы в пределы украинские. Выстраивать же напротив Перекопа – стенка в стенку! – свой, русский, Перекоп, чтобы закрыть этот разрыв, бессмысленно и дико. Палец светлейшего, разбрызгивая сияние перстней, крепко стучал по карте, метался между устьями Днепра и Буга:
– Города нужны, города… Нужны люди, бабы, детишки, коровы, учителя, сено, купцы, солома, инженеры, садовники!
В этот день вернулся из Парижа граф Александр Сергеевич Строганов – умный и добродушный Крез, никогда не искавший ни милостей императрицы, ни подачек от престола.
– Здравствуй, Като! – обнял женщину Строганов.
– Саня, друг ты мой… дай я тебя расцелую!
Вечером в Эрмитаже снова пел Римский-Корсаков, а граф Строганов жаловался, что жена его разорила:
– Чтобы выбраться без долгов из Парижа, я был вынужден даже закладывать бриллианты в ломбарде «Mont de Piиtи»… Скажи, Като, почему бы и на святой Руси не быть ломбардам?
– У нас есть ссудные кассы, и этого достаточно.
Строганов сказал, что во всех странах, ради выправления финансов, проводятся лотереи. Но Екатерина уже давно запретила всякие лотереи указом (чтобы «покончить все сие неприятное и скучное дело»). Она сказала другу:
– Ах, Саня! Человеческая порода слаба. Каждый желает богатеть, ни черта не делая. Нет уж! В мое царствование ни ломбардов, ни лотерей не будет.
Строганов упрекнул ее в отсутствии логики:
– Если так, игру в карты тоже запретить надобно?
– Карты – дело иное, – отвечала старая картежница.
Пока они так беседовали, графиня Екатерина Строганова любовалась поющим фаворитом с таким же наслаждением, с каким бывалая кошка наблюдает за резвым, но глупым мышонком. Римский-Корсаков на минуту отвлекся, распевая романс, а когда обернулся к ней снова, мушка со щеки Строгановой уже была переклеена на подбородок. На придворном арго сие значило: «Ради вас я согласна на все». Фаворит усилил свои рулады:
Слабость вся тебе открылась,
Ввергла ты меня в напасть.
Ах, к чему, к чему вселилась
В грудь мою нещастна страсть?..
– Чтобы ты снова не сбежал от меня в Париж или на заводы уральские, я сделаю тебя, Саня, своим сенатором, – говорила Екатерина.
Строганов был поглощен партией в пикет:
– Скажи что-либо более умное, Като.
– Согласна… В Тамбове родились близнецы, мальчик и девочка, сросшиеся спинками. Благополучно выросли, и братец пошел в гусары, а его сестра постриглась в монастырь. Если не веришь мне, спроси у светлейшего: он не даст соврать.
– Да и ты не соврешь! – ответил Строганов. – Впрочем, это было в Тамбове, а там всегда чего только не случается.
– Не надо и в Тамбов ехать: вокруг нас одни чудеса!
* * *
Французская королева Мария-Антуанетта превзошла Екатерину, умея шевелить не одним, а двумя ушами сразу. Но сейчас ей было не до забав: Фридрих II двинул свои войска против ее родины, которую в Версале всегда ненавидели. На все жалобы министрам, что они не хотят поддержать несчастную, всеми обиженную Австрию, министры отвечали Марии-Антуанетте:
– Если бы вы не были королевой Франции, войска Франции были бы уже в походе против войск Австрии.
Вержен прямо заявил, что не позволит армии Иосифа II через Дунай выйти на подступы к Рейну. Фридрих, таким образом, верно оценил политическую обстановку – ни Франция, ни Англия, ни Россия не помешают ему разорять австрийскую Богемию. Ощутив свою силу, он ощутил и наглость, предложив Екатерине немедленный союз Пруссии, России и… Турции (Петербург от такого альянса отказался). Осенью русский Кабинет призвал правительство Вены прекратить несправедливую войну.
– Теперь кампания выиграна, – сказал прусский король, прослышав об этом. Скряга, он донашивал ветхий мундир, а война, по его расчетам, обойдется в 12 миллионов талеров. Впрочем, он не жалел денег, ибо кампания сулила немалые выгоды. Зима застала его в тихом, уютном Бреславле. – И пока там Мария-Терезия сочиняет ответ Екатерине, – решил король, – я напишу речь для Академии о Вольтере…
Сколько завистников окружало его!..
Речь о Вольтере он указал напечатать отдельной брошюрой, но в таком количестве, что она сразу сделалась библиографической редкостью. На этот счет у короля было свое мнение: