Его нанесли молодожены, Андрей и очкастая смерть Лерочка. Они ждали ребенка, каковой самим фактом своего рождения должен был нанести и так павшей духом Маре последний удар: представляете себе бодрую и свежую Томириду бабушкой? Кирилл отреагировал на сообщение куда менее бурно, он в последнее время явно сменил орбиту: Мара часто хваталась рукой за пустой воздух и говорила с тишиной.

В один такой тихий вечер, когда невыполненные планы ровно гудели в голове, Маре позвонила законная супружница Кирилла и одновременно с этим ее собственная сватья. Мара решила, что разговор пойдет про общих детей и – брррр! – растущего в тощем Лерочкином чреве младенца, но сватья бурно зарыдала сразу же после того, как Мара сказала: «Алло».

– Алло, алло! – кричала Мара в трубку, с перепугу забыв, как зовут эту ее во всех смыслах странную родственницу-виселицу. Кажется, Аля? Или Валя?

– Это Валя, – подтвердила догадку сватья и тут же пошла на второй круг рыданий, будто назвать себя по имени означало признаться в страшном грехе.

– Валя, хорош плакать, – разозлилась Мара, – у меня в ушах гудит. Что случилось?

Она ожидала жалоб на Кирилла, плохих новостей про Лерочкино пузо, разборок с ней, Марой, – но все было мимо, а то, что понеслось из трубки, ее по-настоящему удивило.

У Кирилла, как выяснила Валя, завелась любовница. Вот это слово – «завелась» – Маре исключительно нравилось. Как мышь или вошь – от грязи и общей неухоженности. Что ж, грязь тут, может, и ни при чем, а ухода за Кириллом в последнее время и вправду не было: жена увлеклась ролью тещи, Мара считала морщины и переживала странные-иностранные знакомства, одновременно руководя «Сириусом», что тоже дорогого стоит.

Валя располагала подробностями. Девушка совсем молодая, без детей и мужа, зато с претензиями. Села она на Кирилла прочно, он спонсирует какие-то ее дикие проекты и безумно дорогие поездки – например, сейчас она уехала в Италию на целый месяц. Якобы учиться, хотя лично она, Валя, подозревает, что учеба тут ни при чем. Да, и еще – это важно! – девица каким-то образом связана с ресторанами и телевидением.

– Я все узнаю и перезвоню. Разберемся, что за птица, – сказала Мара, записывая под диктовку имя нахалки и чувствуя, как в ней поднимаются злые волны – от пяток к голове. Она и не думала, что рассвирепеет настолько – непонятно, кстати, от чего. Кресло взбесилось и начало самостоятельную жизнь, выбрав себе очередную хозяйку, – перекрестись, Мара, и живи дальше! Но так у людей не бывает. Людям всегда нужен именно тот предмет, который в настоящий момент недоступен, и обстоятельство это не перестает удивлять приставленных к нам ангелов.

Дрожа от ревности, Мара нервно поговорила с некстати позвонившей Анке, с милым акцентом пригласившей подругу в театр, и потом набрала номер любимой телеведущей, главной клиентки «Сириуса» Евгении Ермолаевой, которую Маре разрешалось звать Геней.

– Геня, ты знаешь такую девушку – Екатерину Парусову?

– Нет, Марочка Михайловна, не знаю! Даже не слышала про такую! – весело отозвалась гениальная кулинарка.

…Сейчас, тетешкая внука Ромочку, Мара Михайловна вспоминает время, когда ни она, ни Геня, ни сумрачный телегений П.Н. не слышали о Еке Парусовой – и могли запросто звонить друг другу. Страшно сказать, как все усложнилось!

Поговорив с Геней и в очередной раз пожалев вслух и про себя, что у нее никогда не будет такой прекрасной невестки, Мара Михайловна решила, что надо объясниться с Кириллом. Глянула в собственный телефон – и выяснила, что звонил он в последний раз неделю назад! А Мара и внимания на это не обратила.

– Кирюша, – ласково попросила она у автоответчика, ледяным голосом диктующего обращение, – мне очень нужно тебя увидеть. Приезжай, пожалуйста.

Кирилл – пожалуйста! – приехал в тот же вечер. Мара смотрела на него новым взглядом и удивлялась – он помолодел! Какие-то на нем узкие джинсы и продуманно мятая рубашка. Сама Мара в эту пору жизни находилась в фазе, когда «фигура еще позволяет» носить одежду для молоденьких, а лицо уже нет.

– Сзади так бы ручки и положи-и-ил… – дразнилась сестра Галька, к которой Мара заезжала иногда из милости и мазохизма.

Коварный изменщик привез крепкий и чуточку горький арабский кофе с кардамоном в исламски зеленой упаковке. Сам, как всегда, сварил его – и настаивал по всем правилам.

– Кирилл, у тебя, говорят, любовница? – ляпнула Мара, не задумываясь, как делала это всю жизнь.

– Почему сразу – любовница? С чего ты взяла, Томирида?

– Хватит звать меня Томиридой!

– Привык, – покаялся Кирилл. – Но если не хочешь… Мара… буду звать тебя Марой.

– Нет, лучше зови Томиридой! – заплакала вдруг Мара, как ребенок, у которого отобрали надоевшую, но родную игрушку!

Кирилл, наверное, чувствует себя такой игрушкой – осенит тут читателя, да кого угодно осенит, только не нашу Мару! Она запустила серию рыданий – слезы, скопившиеся в железной гражданке Винтер, наконец нашли выход из помещения и теперь лились свободно, как тропический ливень.

Разумеется, Кирилл тут же позабыл про свой прекрасный кофе и начал обнимать Мару и шептать в уши, мокрые от вездесущих слез, страстные глупости. Обещать, что никогда и ни за что! Говорить, что она самая-самая, несмотря на все и вопреки всему! Что Катя Парусова – лишь нищая девочка-филолог с феноменальным запасом внутренней энергии и желанием сделать одну свою мечту былью – а он лишь помогает ей. Вот ты, милая и единственная Томирида, пиаришь свою Гималаеву, а ему, может, тоже захотелось вдохнуть свои силы и деньги в еще молодую, но уже опытную и умненькую девушку. Которая вскоре станет либо великим поваром, либо гениальной телеведущей.

Лечебные слова Кирилла вначале звучали впустую – за рыданиями Мара их не слышала, но, когда слезы вылились до последней капли, сказанное до нее дошло. Валя-виселица зря нагнала ужасу – на самом деле у Кира с юной дамой если что общее и есть, так это нечто вроде: «Алло, мы ищем таланты!» А значит, не из-за чего городить ни огород, ни сыр, ни бор, и вообще, чего разревелась, дурища?

Мара оттолкнула заботливые руки Кирилла, умылась, высморкала распухший нос и незамедлительно начала жить по-прежнему. И даже не позвонила сватье, а ведь та мучительно ждала от нее вестей, и в конце концов набрала Марин номер сама, но была обрявкана, бедная. Так обрявкала ее Мара, что Валя не сдержалась, нажалобилась беременной дочери, и Андрей пришел к маме с воспитательной беседой, но как пришел, так и ушел.

Беременная Лера менялась на глазах – но не так, как происходит со всеми беременными женщинами. Она, ясен день, полнела и наливалась час от часа, но еще превращалась в другого человека. От костистости ее бульонной не осталось и воспоминания – и взгляд Андрюши грустнел с каждым днем. Громадный Лерочкин живот многих вводил в заблуждение – про двойню ее спрашивали постоянно, но ультразвук утверждал, что внутри всего один плод. Мальчик.

Мара расстроилась – опять мальчик! Сколько можно? Ей бы девочку-внучку, в перспективе такую же прекрасную, как Геня Гималаева, а тут опять пистолеты-брызгалки.