«Вот и все. Пора заканчивать с самолюбованием, — подумал он. — Дела не терпят».

— К вопросу о механизированных дивизиях… — сказал он по-прежнему строго. — Какие кандидатуры комдивов?

— Планировались Шестопалов, Мындро, Борзиков, Пуганов, Кондрусев, — деловито вспоминал Хлынов. — Но Борзиков сейчас в больнице — китайские ранения, еще с Сяолинвэя. Похоже, выйдет он из госпиталя уже на заслуженную пенсию.

— Будем искать замену, кандидатур хватает, — сказал Жуков.

Наркомат среднего судостроения был с виду совершенно неприметным зданием на границе Бульварного кольца в Москве. Сюда с раннего утра до поздней ночи сходились и расходились, порою за полночь, офицеры в темно-синей форме. Знаки различия радовали глаз разнообразием. Здесь легко можно было встретить как молодого старлея — летчика морской авиации, так и опытного, прошедшего не одно море каперанга.

Пока только немногие посвященные знали, что в этом здании находится сердце авианосных сил СССР, твердыня и база самого Петра Алексеевича Самойлова, великого энтузиаста и мечтателя, поставившего перед собой цель: ни много ни мало — однажды вывести строящиеся на растущих как грибы советских верфях корабли в Великий Мировой океан. И не просто вывести, но так, чтобы «Советский Флот» звучало так же весомо и значимо, как «Королевский Флот».

К моменту начала войны кучка энтузиастов обрела поддержку сверху, обросла сторонниками и железом. Авианосцы, бороздившие Балтику и Белое море, еще воспринимались как диковинка, но само слово не резало слух. Дескать, есть у нас и такие — несомненное достижение социалистического строя, дань прогрессу, новые идеи, идущие на смену стальному броненосному оскалу империализма.

Кабинет самого наркома с адмиральским званием располагался на втором этаже и был сравнительно невелик. Столы, покрытые зеленой тканью, стоящие буквой «Т», три окна, выходящие на маленькую улочку, аккуратно расставленные стулья и карта, на которой дежурный офицер каждое утро обновлял положение главных сил флота.

Сам хозяин кабинета выглядел значительно моложе своего возраста. Сказывались твердый распорядок дня, привычка к работе и физической культуре, а также решительный отказ от табака и спиртных напитков. Курение не приветствовалось даже среди пилотов палубной авиации. На краю стола, рядом с привезенной из Китая лампой, аккуратной стопкой лежала стопка документов — беспорядок на рабочем месте Петр Алексеевич почитал за первый признак разгильдяйства и неорганизованности. Из нерабочего на столе был лишь поднос с тремя стаканами горячего чая в металлических подстаканниках. Разумеется, без сахара… «Сладенькое — для девочек и сухопутчиков», — любили бравировать советские мареманы.

Напротив Самойлова сидел генерал-лейтенант морской авиации Алексей Михайлович Фролов. Человек добрейшей души, энциклопедических познаний и могучего, прямо-таки атлетического сложения. На вид — опытный военно-морской волк, продубленный всеми ветрами на всех широтах мира. Лихие закрученные усы, чуб, широкие плечи и сильные руки с большими кулаками. На деле он лишь считаные часы провел на корабельном мостике и налетал считаные часы на борту самолета. Алексея Михайловича штормило и укачивало иногда даже в поезде. Сказывались старые болячки, заработанные в начале тридцатых на китайской границе. Тогда молодого капитана просто хотели списать из армии, спасла только природная любознательность. Знающие люди были нужны как воздух, едва выписавшись из госпиталя, он попробовал переучиться на техника в молодых красных ВВС, попал в Военно-Воздушную академию имени Жуковского. После чего жизненный путь был определен раз и навсегда.

— Ну так что, Алексей Михайлович, расскажите, куда наш практик подевался? — прогудел Фролов. Голос его вполне подходил к внешности. Говорят, библиотекарши поначалу с непривычки падали в обморок, когда бравый офицер пытался объяснить им, что хочет прочитать новую работу академика Крылова.

— Да кто же его знает. Носится с этим немцем как с писаной торбой. Небось, опять пикировщик рисуют, — слегка рассеянно ответил Самойлов, думая о своем.

— Петр Алексеевич, не томите, что из Кремля привезли?

— Погоди. Грохот слышишь? Идет-грядет.

Дверь резко распахнулась, едва не сбив с ног часового, влетел новоиспеченный генерал-майор. Как всегда, больше похожий на взъерошенного воробья перед схваткой, нежели на степенного представителя высокопоставленного офицерства.

«Да, недаром ему так нравятся „Яки“, — подумал Самойлов. — Эх, ну какой из него генерал? Как был мальчишкой, так и остался. Что голубей гонять, что шашкой махать перед британскими империалистами. Все задорно, с огоньком и по-наполеоновски — ввязаться в драку и вперед, до победного конца. Потому что не победный — это для кого-то другого, кого угодно, но не для него».

Вошедший Кудрявцев резко махнул рукой, нужно было обладать большой фантазией, чтобы принять это за положенное по уставу приветствие. Впрочем, нравы на авианосцах в силу особенностей их создания были по армейским меркам более чем демократичные. Подчиненные Самойлова прекрасно чувствовали грань и понимали, когда можно отдаться здоровому демократизму, а когда нужно вытянуться во фрунт и поедать начальство взглядом.

— Петр Алексеевич, прибыл. Будем начинать совещание?

Самойлов вздохнул. Фролов ехидно ухмыльнулся:

— Эх, Владимир, тебя что, снова устав учить заставить? Так ведь на следующий день забудешь. Как вас таких в серьезные учреждения пускать — ума не приложу.

— А вы и не пускайте. Лучше в море.

Кудрявцев бросил шинель на свободный стул, рядом кинул фуражку. Самойлов подвинул ближе к краю стола поднос с чаем. Кудрявцев разместился напротив Фролова, всем видом показывая, что готов слушать, бодро прихватил стакан.

Петр Алексеевич еще раз вздохнул, досчитал про себя до десяти, а потом вытащил из лежащей рядом стопки тонкий лист бумаги с парой казенных печатей и витиеватой росписью.

— Ну что же, раз все в сборе, то приступим. Знаем мы друг друга давно. На формальности время терять не будем. Все, что я сейчас скажу, должно остаться в стенах этого кабинета. До поры до времени. Того, кто шепнет слово на сторону, хоть любимой, хоть закадычному другу, я истреблю лично как классово чуждое явление.

— Обижаешь, Петр Алексеич, — заметил Кудрявцев.

— Не обижаю. Информирую. Как на курсах боевой подготовки — все всё понимают, все знают. А прошнурованную тетрадь с конспектами, печатью и подписью изволь сдать. Понятно?

Кудрявцев мгновенно посерьезнел, подобрался. Кивнул.

— Вот и славно, — подытожил Самойлов. — Теперь к делу. Сначала преамбула. Как вы прекрасно знаете, за последние три дня было несколько расширенных совещаний Ставки. Решался вопрос о перемирии. Завтра в газетах напишут, что стороны заинтересованы в нем и идет взаимный зондаж позиций при посредничестве Соединенных Штатов Америки. В общем, все как обычно, уже не первую неделю.