Боуринг добродушно расхохотался.

Потом он как бы опять превратился в делового человека и губернатора и сказал, что охотно взял бы на работу двух «молочных людей».

Пушкин подтвердил, что согласен отпустить матросов, работа сохранит им силы. Сказал, что несколько человек уже работают в механическом заведении у Купера на доках.

Прощаясь, Энн обхватила пальцами и пожала руку Алексея.

– Почему он только китайцев так не любит? – задумчиво спросил Пушкин, идя домой.

– Как вы заметили?

Пушкин не ответил. Он совсем ушел в себя.

«А вам-то что! – хотел бы сказать Алеша. – Какое дело, кто кого любит или не любит. Зачем мы нос суем куда не надо... Без нас разберутся: не рой другому яму!»

Но ничего не сказали друг другу и пришли домой дружно, по-приятельски.

В гостиничном номере никого не было. Шиллинг сегодня на «Монархе» с матросами. Гошкевич опять у Джордина.

Осип Антонович появился поздно, расстроенный чем-то. Слышно было, что его привезли, экипаж подъезжал.

Джордин уламывает перейти после войны на службу. Нужен ему человек, побывавший в Пекине, обещает столько же, как у нас Путятин получает.

А матросов сманивают в Австралию... А сами мы знаем одно: приказ свыше! Крутись по ветру!

Джордин долго беседовал с Осипом Антоновичем.

Сидели в библиотеке, заложив ноги на низкий столик по-американски. Дом у Джордина как дворец венецианского дожа: чего только нет, каких диковин из Китая, Сиама, Индии! Статуи, вазы, ковры, вышивки жемчугом, цветы – видно, такая роскошь свойственна старым колониальным семьям. При этом, по китайскому выражению, и у него в доме «пахнет книгами»....

– Bad work[50], – сказал мастер кузнецу Васильеву, который подолгу отдыхал.

– No bad work! – заносчиво ответил мастеровой, невольно подражая «синим жакетам». – Bad food![51] – горячо добавил он, вскидывая голову, как на митинге.

– Strike![52] – заявил тяжело дышавший молотобоец Мартыньш, усаживаясь на скамью рядом с товарищем, и поднял кулак над головой.

– Yes, – примирительно сказал сухощавый британец и пошел своей дорогой. Теперь ему ясно, почему не работают. Безобразие, если ленятся или не могут справиться с работой. Но забастовка – другое дело! А матросы погибшей «Дианы» на это имеют право, опытные кораблестроители! Всем известно, что построили первый в Японии корабль английского типа, хотя в газетах об этом не пишется. Забастовка – признак цивилизации, нашего собственного влияния, не просто лодырничества!

– Успокоился, понимает, сволочь, что нашу работу нельзя сравнить с китайской! – молвил вслед мастеру Маточкин.

– Ты хорошо ему сказал страйк! – подтвердил Васильев.

Подошел Сибирцев. Каждое утро он приводил матросов на док.

– Китайцев ослабили опиумом, – продолжал кузнец.

– Да, водка не ослабит, – согласился Мартыньш.

– Водка? – спросил Алексей, услышавший отрывок разговора.

– Какая водка! – недовольно отвечал Мартыньш.

– Ноу даже сип виски, Алексей Николаевич! – сказал Собакин.

– Да, ни глотка, – подтвердил Васильев. – Это они только обещают дать порцию. Сволочи!

– Еретики! Англикане! – зло заметил Лиепа.

– Все рано протестанты! – сказал Маслов, желавший избегать всякой розни между моряками.

Сибирцев вспомнил, что в какой-то матросской шуточной песне про католиков и пресвитерианцев поется, что у них нет настоящего «Bishop to show the way», то есть англиканского епископа, указывающего верный путь.

Сибирцев ничего не сказал, слегка поклонился и ушел.

«А гонконгский bishop – епископ, представляющий, кажется, Высокую Церковь, – живет, утопая в роскоши, во дворце покрасивей, чем в парке на скалах у Джордина, в то время как, кажется, труженики Низкой Церкви рискуют жизнью, живя в Китае в нищете. В общем-то, не мое дело, духовными не занимаюсь».

– Серега Грамотеев! Иван Степанов! – вызвал на корабле на вечерней поверке Маслов. – Завтра пойдете со мной на доки. Они еще людей требуют.

– Бастовать?

– Нет, уговорились пока. Я тебе дам – бастовать!

– Хорошая у них кузница? – спросил Грамотеев у Васильева.

– Увидишь сам.

Утром казенную порцию не увеличили, все пошли на работу полуголодные. А ждали, что утром дадут обещанные Стирлингом полфунта на брата, но не дали.

Алексею стыдно в душе за себя и за своих, что не могут показать работу в лучшем виде. Сам все время сыт, но для очищения совести пытался голодать, чтобы почувствовать, каково людям, да и не наесть тут себе морду на чужих харчах. Вчера офицерам выдали по десять фунтов, а матросам велено подождать. Обещано – сегодня дадут обязательно.

– Я им сказал: что же ваша королева скупится? – говорил Васильев.

– Помнишь, как старик Фофанов у Букингемского дворца сказал шотландскому гвардейцу, мол, что же тебе королева на штаны денег пожалела?

Матросы засмеялись.

– Вы им не поминайте про королеву, – строго сказал Сибирцев. Сам он тоже получил десять фунтов стерлингов со щедрой руки Стирлинга.

У китайцев на базаре хорошая еда и стоит гроши. А шли как раз по базару, точнее через базарчик, который раскинулся перед доками мистера Купера-младшего. Рабочие могут перехватить тут в любое время.

– Эй, джангуй, – обратился Грамотеев к китайцу, открывавшему мануфактурную лавку.

Торгаш поднял широкий дощатый ставень и подпер его деревянной меркой, раза в полтора побольше нашего аршина.

– Сольти ё?

Матросы расхохотались, а джангуй вспыхнул от ярости, стал плеваться и кричать.

Алексею опять подумалось, что народ наш выживает за счет своих наклонностей к юмористике. «Сольти» – это соль. «Ё» – это как будто по-китайски «надо».

– Ты что у него спросил?

– Да так... – уклончиво ответил матрос.

– Они работают не на валло-валло, а на юли-юли, – говорили сзади про каких-то лодочниц.

Сибирцев остановился у обжорки, где развешено и разложено мясо, и, посоветовавшись с Масловым, указал хозяину на свежее свиное стегно.

– Чифан! Кушать, – пояснил Сибирцев, показывая себе на рот, но никто из китайцев с места не тронулся.