во главе с такими популярными деятелями, как Чупров и Гольцев, считала необходимым продолжать работу и при новом уставе. Надо отметить, что в Москве дело осложнялось одним особым обстоятельством. Почт перед самым введением нового устава в московский Комитет грамотности поступило от неизвестного лица крупное пожертвование в 63 тысячи рублей на устройство новых школьных библиотек. И вот многие члены московского Комитета не считали возможным покинуть Общество, оставив без своего наблюдения выполнение воли щедрого жертвователя. Сторонники немедленного ухода возражали на это, что пожертвование было сделано прежнему Комитету грамотности до его преобразования и потому жертвователь имеет полное право востребовать свое пожертвование обратно ввиду совершившейся перемены и это уже его дело — доверить свое пожертвование новому составу исполнителей его воли или ликвидировать вообще свое благое намерение. Но и на эти доводы противники ухода имели ответ; они указывали, что суть дела не исчерпывается юридическими соображениями о правах жертвователя и что надо подумать и о потребностях населения в учебных библиотеках и сделать все для того, чтобы пожертвование достигло своей цели.

Для обсуждения осложнившегося вопроса было созвано совещание в доме Варвары Алексеевны Морозовой. Этот дом вообще играл важную роль в общественной жизни Москвы. Варвара Алексеевна, владетельница крупнейших фабричных предприятий, образованная, живая, проникнутая общественными интересами, стояла в самой тесной близости к прогрессивным кругам московского общества и, наряду с широкой благотворительностью, принимала самое активное участие в различных просветительных организациях. Московская либеральная профессура и журналистика многим были обязаны В.А. Морозовой, которая всегда готова была поддержать всякое просветительное начинание, и делала она это потому, что ей действительно были дороги прогрессивные общественные идеалы. Когда 17 октября 1905 г. вышел манифест о конституционных свободах, Варвара Алексеевна прежде всего поспешила с поздравлением в редакцию "Русской мысли", к В.А. Гольцеву и сказала ему: "Ведь я в молодости от вас первого услышала об основах конституционного права".

Итак, совещание о судьбе Общества грамотности не случайно собралось в зале великолепного особняка В.А. Морозовой на Воздвиженке. Сколько раз эта зала служила местом всевозможных собраний, на которых обсуждались разные общественные начинания!

В качестве члена Комитета грамотности я присутствовал на этом совещании, и у меня сохранилось о нем яркое воспоминание. Обширная зала была переполнена. Кого тут не было! Здесь можно было сразу обозреть всех выдающихся общественных деятелей Москвы, имена которых хорошо были известны всей России. Председательствовал А.И. Чупров — этот популярнейший тогда профессор и общественный деятель. Кстати, скажу два слова об этом замечательном человеке. В 80-х и 90-х годах в личности Чупрова нашел себе блестящее воплощение особенный, своеобразный, чисто московский тип "мирского" коновода во всех общественных делах. Употребляя старинный термин наших предков, можно с полным основанием сказать, что Чунров был поистине "излюбленньш человеком" всей Москвы. Никто его на этот пост не выбирал формальным голосованием (в Московской Руси излюбить значило выбрать на общественную должность), но он был непререкаемо и бесповоротно признан за такового общественным мнением Москвы, нигде не оформленным, но тем не менее совершенно твердо закрепленным в общественном сознании. Москва всегда умела безошибочно намечать таких излюбленных людей и, наметив их, уже оставалась им верна неотступно в своей горячей любви, доверии и преданности. Много было у Москвы любимцев в среде актеров. Но стоило вам спросить любого москвича, — из какой угодно социальной среды, — кто в Москве самая любимая артистка, и вы могли не сомневаться, что все и каждый неизменно ответят вам: "Ермолова". Много адвокатских знаменитостей гремело в московских судах, но на такой же вопрос об адвокатах всякий москвич не задумываясь ответил бы вам: "Плевако". А если бы вы спросили, кто в Москве самый популярный общественный деятель, ответ был бы непременно один и тот же: "Чупров".

И эта популярность была как нельзя более заслужена Александром Ивановичем Чупровым. Это был человек блестящей даровитости. Его тонкий и гибкий ум представлял собою великолепнейший инструмент для глубокого исследования сложных научно-теоретических вопросов. И было великим наслаждением слушать его рассуждения, когда он выступал оппонентом на магистерских и докторских диспутах по экономическим наукам. Он рассуждал превосходно, и с прозрачною ясностью выступали тогда перед слушателями тончайшие моменты обсуждаемой проблемы. И приходилось тогда со вздохом говорить самому себе: "Какой крупнейший ученый погибает в этом человеке!" А погибал в нем крупнейший ученый потому, что у него совсем не оставалось времени для погружения в кабинетную исследовательскую работу. Раз навсегда он, можно сказать, отдал себя на растерзание московскому обществу в качестве непременного участника всех просветительных начинаний и предприятий. Представить себе такое предприятие без того, чтобы в числе его деятельнейших направителей не стоял Чупров, не было никакой возможности. Я назвал бы Чупрова добровольным "братом милосердия" при всех московских общественных организациях. Ибо присутствие Чупрова в этих организациях было не оценено не только потому, что он своими указаниями, проистекавшими из глубокого и многостороннего опыта, мог в высшей степени содействовать правильной постановке дела, но еще более и потому, что он своим моральным авторитетом и редкими качествами сердца умел сплачивать людей вокруг общего дела, устраняя или парализуя всю ту ложную игру самолюбий, которая так часто разлагает и губит полезные начинания. Подобно тому, как солнечный луч уничтожает тлетворные бациллы и микробы, так мягкая и ласковая улыбка Чупрова, в которой просвечивало его душевное благородство, не раз сдерживала борьбу низких страстей, грозившую расстроить то или иное общественное дело. А вместе с тем участие Чупрова немедленно сообщало всякому начинанию особый блеск, ибо он был замечательным оратором и никто лучше его не мог бы популяризировать в широких общественных кругах идею того дела, за которое он брался. Что же мудреного в том, что Чупрова, можно сказать, рвали на клочки во все стороны. Москва никогда не оскудевала инициативой по части разных общественных начинаний, и при этом почти всякое московское предприятие этого рода немедленно начинало получать всероссийский размах и всероссийское значение, и никто не мог себе и представить, чтобы при этом можно было бы обойтись без Чупрова. А Чупров не умел отказывать в этих случаях. Отказывать он не умел и не мог, потому что внутренний голос призывал к исполнению общественного долга. Вот почему он не имел времени, что называется, "двигать науку", хотя и обладал для этого богатыми данными по складу своего ума. Много времени отдавал он участию в "Русских ведомостях", где большинство передовых статей но экономическим вопросам принадлежало его перу, а время, свободное от университетского преподавания, уходило у него на участие в бесчисленных общественных организациях. Зато крепка была та нравственная связь, которая соединяла Чупрова