Они молча обнимали друг друга.

Потом Сара тихонько сказала:

– Мы забыли о кофе!

Они смеялись долго и весело. Хотя на самом деле тут не было ничего смешного. Просто им было весело и они смеялись. Смеялись, возвращаясь из рая на грешную землю.

Несколько минут спустя Лайам оделся и поцеловал Сару на прощанье, пожелав спокойной ночи. Она надула губки.

– Ты не останешься? Ты что, беспокоишься о моей репутации? – поддразнила его девушка.

– Маргарет будет беспокоиться обо мне.

Сара кивнула в сторону гостиной.

– Так позвони ей! Скажи, чтобы не беспокоилась!

– Нет. Я лучше пойду. Я не хочу злоупотреблять твоей любезностью.

Так формально.

И снова поцелуй. Потом еще один. Обнаженные руки девушки обвились вокруг его шеи.

А потом он ушел. Дверь квартиры с тихим стуком закрылась за ним.

Сара лежала на влажной подушке, все еще чувствуя покалывание в ногах.

Что же это я делаю?

Что же я сделала?

Как же это могло произойти так быстро?

А потом: Тебе двадцать четыре года, Сара! И не так уж быстро все произошло. Тебе потребовались годы, чтобы найти того, кто тебе действительно нужен.

Того, кто тебе нужен.

Лайам.

Она облизала губы, все еще чувствуя на них вкус его поцелуев. Провела рукой по обнаженному животу, все еще ощущая его на себе.

Пятнадцать минут спустя зазвонил телефон, разбудив ее. Она и не заметила, как задремала.

И снова звонок.

Пошатываясь, она поднялась. Голова кружится. Ноги дрожат.

Лайам?

Да, конечно! Как это мило с его стороны!

Сара прошла в темную гостиную. Шторы не задернуты. Из окна падает синевато-серый свет.

Девушка подняла трубку, когда раздался третий звонок. Ей очень хотелось услышать его голос.

– Алло!

– Держись подальше от Лайама!

Это совсем не тот голос, который она ожидала услышать. Это противный хриплый шепот, тот же, что и неделю назад.

– Ты хочешь умереть? Это не шутка! – Держись подальше от Лайама!

– Кто? Кто это? – запинаясь, сердито крикнула она. – Кто это? Кто?

Вспоминая свой дом в Ирландии, Лайам всегда вспоминал запах бекона. Бекон, ломтики турнепса, лук, жаренный на печи в просторной кухне, самой большой комнате маленького фермерского дома. Его дед построил этот дом собственными руками.

В 1970 году Лайаму было десять лет, Маргарет – девять. Коричневые поля были пусты и унылы, как взгляд его отца.

– Удача покинула нас, – сказал однажды сыну Рори О'Коннор.

Других объяснений мальчик не получил. Подобно ирландцам из народных сказок, отец считал себя обязанным читать и рассказывать сыну сказки, но сам он был человеком немногословным.

– Удача покинула нас!

Соседи-фермеры один за другим уезжали в города, чтобы найти там работу. Свои фермы они оставляли большим компаниям, которые могли с ними справиться.

Но отец Лайама упорно отказывался уезжать. Он продолжал жить там, где кончались мощеные дороги и простирались усыпанные камнями неогороженные поля. Рори настаивал на том, чтобы его семья занималась сельским хозяйством, которое к тому времени уже почти вымерло в Ирландии.

Лайаму пришло в голову, что его отец ведет себя так, словно прячется. Прячется от современного мира.

– Отец, почему у нас всегда неурожай картофеля? – спрашивал Лайам, дергая лямки мешковатого поношенного комбинезона из джинсовой ткани. Лайам был таким худым и бледным, что просто утопал в своей одежде. Он никогда не был таким крепким и розовощеким, как Маргарет. Он был темноволосым и серьезным. По его глазам можно было подумать, что мальчик много старше своих лет.

– Это все удача. Она отвернулась от нас, – повторял Рори, глядя в стену.

В доме удачи им тоже не было. Лайам видел это по глазам отца, в которых порой блестели слезы, понимал по тяжелым отцовским вздохам. Несмотря на огонь в камине, ему было холодно в родном доме.

Мальчик все еще до конца не осознал, что мать умерла. Ее не стало полгода назад. Но он чувствовал только неясную печаль. Пустоту. И тупую боль в животе.

Без мамы, без ее белокурой кудрявой головки, без ее голубых глаз и бледного веснушчатого лица, дом казался темнее.

Слезы часто набегали на глаза Рори. А Лайам не мог плакать. Хотя и пытался. На похороны из города приехали мужчины в черных костюмах. Они и их мрачные жены поели и попили, помянули усопшую, помолились за нее, принесли Лайаму с отцом свои соболезнования и удалились, грохоча тяжелыми башмаками. (Лайам знал, что никогда не забудет этого грохота.) После того как приезжие с мрачными лицами растворились во мраке ветреной ночи, Лайам заперся в своей комнате, бросился на постель и попытался заплакать.

Он старался изо всех сил. Напрягал мускулы лица.

Старался выдавить слезы. Все напрасно.

На душе у него было очень тяжело. Мальчик знал, что больше никогда не увидит свою мать, никогда не услышит ее милый музыкальный голос, никогда больше не почувствует на своем затылке ее ласковую руку. Никогда больше она не пригладит его темные волосы.

Почему же он не может плакать?

Лайам щипал себе щеки, кусал язык.

Но слез не было.

Из соседней комнаты послышался плач. Это отец. Он громко рыдает.

Лайам открыл рот и попытался издать тот же звук.

Он лежал на спине и смотрел на низкий потолок с паутинкой трещин. Пытался представить себе мать. Пытался представить ее лицо.

Ему хотелось внимательно рассмотреть это лицо. Так, чтобы оно навечно запечатлелось в его памяти.

Неужели он его забудет? Мама, неужели я забуду, как ты выглядишь? Неужели я забуду твой голос?

Но даже эта ужасная мысль не вызвала слез.

Лайам поднялся, чувствуя еще большую пустоту в душе. Ему хотелось знать, видит ли его с небес его мать. Видит ли она, что он не в состоянии плакать?

Полгода спустя боль была уже не такой острой. Лайам знал, что слезы придут. Но когда?

Мать умерла и удача отвернулась от них. Теперь им уже не удавалось вырастить хороший урожай. Кустики картофеля рыжели и увядали, несмотря на полив и тщательный уход, который обеспечивал им Рори.

– В этой старой земле не осталось больше ни капли удачи, – говорил отец бледному встревоженному сыну.

Козы росли тощими, блеяли тихо и печально.