сильно сожалел, когда узнал, что Ричард уходит в кино. Однако, увидев новый уровень игры Бартона, мнение изменил, осознав, что Ричард не только не потерял, нанявшись в пресловутый Голливуд, но и обрел новые грани, словно отточил свой талант. Пришлось наставнику признать, что под влиянием Элизабет Тейлор играть Ричард стал только лучше, он уже не размахивал руками почем зря, не выкрикивал свои фразы, стараясь донести их до последнего ряда галерки, а потому невольно перевирая с интонацией. То есть исчезло то, за что ругали Бартона во время его исполнения Гамлета в лондонском «Олд-Вике» десять лет назад.

А не сыграть ли теперь? Ведь исполнение Ричардом ролей, весьма близких к шекспировским, явно стало мудрее и проникновеннее. Мне кажется, Гилгуд понял, что Бартон созрел для нового Гамлета, и за это простил меня, поверив, что эта скандальная связь не только секс, но и духовное общение, пусть я и не знаю наизусть всего Шекспира. А еще старый наставник Ричарда понял, что я могу вдохновить, подтолкнуть, просто заставить Бартона сделать решительный шаг.

Дело в том, что после кино, привыкнув, что все можно переснять и исправить, Ричард стал бояться сцены, зрителей, бояться игры вживую и сразу набело, когда произнесенную фразу нельзя переснять, переписать, завтра можно сыграть иначе, но сегодня уже дело сделано. Не спорю, это накладывает огромную ответственность, особенно если играть Шекспира (видишь, как Ричард приучил меня уважать Шекспира). Но Бартон прекрасный актер, обладающий прежде всего глубочайшим, потрясающим голосом, в театре это едва ли не главное, потому что мимику могут и не увидеть с последнего ряда, а услышать должны все. Казалось бы, чего ему бояться, но Ричард боялся.

И все же постепенно эта мысль проникла и в его сознание: сыграть Гамлета в постановке Гилгуда.

У него получилось, успех был полным! Ричард вернулся на сцену, не порывая с кино, разве это не победа? Тем обидней было потом слышать вопрос от Джо Левина по поводу жертвы актерской карьерой в пользу заработка денег в киносъемках.

Ничем Бартон не жертвовал, просто на то, чтобы покорить киномир, тоже требовалось время, да и научиться легко переходить от кино к театру и обратно тоже удается не сразу. Ричарду удалось, чему я была неимоверно рада, меня мучили его вздохи из-за загубленной театральной карьеры.

Интересно, но в сумасшедшем Нью-Йорке для нас нашелся подарок, которого мы никак не ждали. Когда Бартону осточертело повторять одно и то же каждый вечер (а он легко уставал от однообразия ролей, может, потому и пошел в кино, что там каждый день новое), мы сделали поэтический вечер. Это был благотворительный спектакль, во время которого мы с Ричардом прочли любимые стихотворения. Я очень волновалась, поскольку еще не играла на сцене, к тому же читать поэзию вообще трудно, но все получилось прекрасно.

Понимаю, что очень многие пришли полюбоваться моим провалом или хотя бы убедиться, что киношная Элизабет никуда не годится в качестве сценической чтицы. Во время антракта мне сказали, что зал ждет мою оплошность и если не получит, то будет недоволен. Бартон взорвался:

– Не дождутся! Лиз читает прекрасно!

Я решила иначе, в самом начале второго акта нарочно запнулась и попросила:

– Извините, можно я начну сначала. Сбилась… Непривычно…

Мне милостиво простили, а потом нам долго аплодировали, все вызывая и вызывая на бис. И тут же предложили сумасшедшее количество новых и новых вечеров. Ричард смеялся:

– Какого черта я мучаюсь, репетируя роли, если можно просто выйти и почитать любимые стихи? Нам предложили контрактов почти на миллион!

Я мысленно усмехнулась:

– Только вместе со мной, милый. Тебе одному и ста тысяч не дали бы. И одной мне тоже.

Конечно, читать стихи мы больше не стали, средства с этого вечера пошли в пользу Академии музыки и драмы. Но сама мысль, что мы должны играть только вместе, в моей голове засела крепко.

Теперь о моей главной роли в кино.

Я считаю главной не знаменитую Клеопатру, а роль Марты в «Кто боится Вирджинии Вульф?», но не потому что получила за нее «Оскара», а потому что Играла. Именно так – с большой буквы. И статуэтку дали справедливо, несправедливо не дали вторую Ричарду, его игра в этом фильме тоже достойна «Оскара».

Если не помнишь или не видел фильм, я расскажу.

Семейная пара Марта и Джордж не имеет детей, хотя очень хотела бы. Им уже далеко за сорок, он преподает в университете, ее основное занятие – смотреть кино и ругаться с мужем. Обшарпанный дом, где все валяется в беспорядке, постоянные выпивки, скандалы на пустом месте, унижения. Супруги живут как кошка с собакой, причем нападает всегда Марта, вымещая свои сожаления по поводу неудавшейся жизни на муже.

Джордж, когда-то любивший жену, давно ее ненавидит, но тихо, внутри. И существование этих двоих, запертых в оковах неудачного брака, в оковах взаимной ненависти и презрения, когда жить из-за оскорблений невозможно, а разойтись не хватает духа, однажды нарушается приходом нежданных и нежеланных гостей – молодой пары, которая вынуждена посетить их дом посреди ночи тоже лишь из соображений полезности для карьеры мужа.

Под действием алкоголя наружу выплескивается все – взаимная ненависть не только Марты и Джорджа, но и их гостей, которые, по сути, повторяют их собственную судьбу, презрение друг к дружке и сама невозможность освободиться от пут.

Громогласная, настырная, как сорняк, сварливая пропойца в климактерическом возрасте и затюканный, никчемный муж, человеческое достоинство которого просто втоптано в грязь – хороша парочка? Сильному, мужественному Ричарду после королей и героев предстояло играть подкаблучника, которому жена плюет в лицо, а мне, привыкшей всегда быть идеально ухоженной, – сварливую, неряшливую бабу, с полуседыми, растрепанными волосами, размазанным макияжем, толстую и грубую. Это то, чего зритель никак не ожидал от нас.

Знаешь, чем я по-настоящему горжусь? Не только заслуженно полученным «Оскаром» за Марту в «Вирджинии Вульф», но прежде всего тем, что сумела осознать, что пора играть роли своего возраста. Это очень важно для актрисы, хотя бывает весьма болезненно. Вам, мужчинам, этого не понять.

Совсем недавно я царила во всем, и в моде тоже, женщины повально нарисовали на лицах стрелки «под Клеопатру» и выпрямили волосы, покрасив их в темный цвет. И вдруг почти в одночасье на смену пришла совсем другая мода и другой тип женщин – длинноногие, тощие, как цепки, безгрудые девицы, которых, если они в джинсах, сзади не отличишь от таких же тощих длинноволосых парней. Ни груди, ни талии, ни бедер, ни женственности