Выйдя из мечети, султан прочел письмо, после чего пожелал сам допросить дерзкого ходатая. То, что я расскажу дальше, может показаться невероятным, но основываюсь я на письмах самого господина Вильлонга, а слово доблестного офицера все-таки заслуживает доверия. Как он пишет, султан сменил свое императорское одеяние на костюм янычарского офицера, что, впрочем, случалось с ним довольно часто. В качестве переводчика он взял с собой некоего старика-мальтийца. Благодаря сему переодеванию, Вильлонг удостоился того, о чем не мог мечтать ни один посланник христианской страны: беседы наедине с турецким императором на целые четверть часа. Он с полнейшей непринужденностию изъяснил ему все беды короля Швеции, пожаловался на министров и просил о возмещении за нанесенные обиды и оскорбления. Несмотря на тюремный мрак, Вильлонг легко узнал султана и посему говорил с тем большей свободой. Мнимый янычар сказал ему: «Гяур[90], будь уверен, что у повелителя моего душа великого императора, и если твой шведский король прав, он поступит с ним по справедливости». Вскоре Вильлонга выпустили из тюрьмы, а через несколько недель во дворце произошли внезапные перемены, которые шведы почли за следствие сего необычайного разговора. Был низложен муфтий, татарского хана сослали на Родос, а бендерского пашу — на один из островов Архипелага.

Оттоманская Порта столь подвержена подобным потрясениям, что почти невозможно понять, действительно ли султан хотел сими переменами удовлетворить короля. То, как обращались с ним, отнюдь не свидетельствовало о желании турок сделать ему что-либо приятное.

Султанского фаворита Али Кумурджи подозревали в том, что он единолично произвел все сии перемены ради собственных своих интересов. Говорили, будто по его проискам сослали татарского хана и бендерского пашу под тем предлогом, что они, вопреки повелению султана, отдали шведскому королю двенадцать сотен кошельков. Али Кумурджи посадил на татарский трон брата свергнутого хана[91], такого же молодого человека, как и сам фаворит. Креатура сия вполне соответствовала видам Али Кумурджи начать новую войну, да к тому же новый хан еще и не питал никаких родственных чувств к старшему своему брату. Что касается великого визиря Юсуфа, то он был сослан через несколько недель, и его место занял Сулейман-паша.

Господин де Вильлонг и некоторые шведы уверяли меня, будто одно только письмо, поданное от имени шведского короля, произвело все сии великие перемены в Порте. Но господин де Фьервиль со своей стороны утверждал совершенно обратное. Подобное же несоответствие находил я и в некоторых других доверявшихся мне мемуарах. В таковых обстоятельствах историку остается лишь бесхитростно пересказывать все происшедшее, не пытаясь проникнуть в движущие оным причины, и с точностию передавать известное ему без притязаний на большее.

Тем временем Карла перевезли сначала в замок Демирташ под Адрианополем. Чтобы только увидеть его, там собралась несметная толпа турок. Из кареты короля вынесли на диване, но, не желая любопытных взглядов, закрыл он лицо свое платком.

Порта сначала никак не соглашалась оставить Карла в Демотике, небольшом городке в шести лье от Адрианополя у знаменитой реки Гебруса, ныне именуемой Марицей, но в конце концов согласилась на сие. Кумурджи сказал великому визирю Сулейману: «Передай королю шведскому, что он может оставаться в Демотике хоть всю свою жизнь. Не сомневайся, не пройдет и года, как он уедет по собственной воле. Главное, сделай так, чтобы у него не было денег».

Короля перевезли в этот небольшой городок, и ему было назначено изрядное содержание провизией, как и для всей его свиты, но всего лишь двадцать пять экю в день на свинину и вино, каковые сами турки никогда не употребляют. А о пятистах бендерских экю уже не было и речи.

Едва Карл успел обосноваться с небольшим своим двором в Демотике, как был смещен великий визирь Сулейман и на его место поставлен Ибрагим-Молла, гордый, отважный и безмерно грубый человек. Для читателя, может быть, небезынтересно узнать историю его жизни, дающую представление обо всех этих вице-королях Оттоманской Империи, от которых столь зависела судьба Карла XII.

При воцарении султана Ахмеда III он был лишь простым матросом. Император сей имел обыкновение переодеваться в простое платье и под видом частного человека или дервиша[92] ходить вечером по кофейням и прочим общественным местам Константинополя, дабы услышать, что говорят про него самого, и разузнавать таким образом из первых рук истинные чувства народа. Однажды он услышал, как сей Молла жаловался на то, что турецкие корабли никогда не приходят с призами, и если бы он был капитаном, то никогда не возвращался бы в Константинополь без какого-нибудь корабля неверных. Султан назавтра же приказал дать ему под команду корабль и отправить в каперский рейс[93]. Уже через несколько дней новый капитан привел мальтийское судно и генуэзский галиот. Не прошло и двух лет, как он стал сначала адмиралом, а потом и великим визирем. Оказавшись на сей должности, возомнил он, будто сможет обойтись и без фаворита, а для того, чтобы сделать себя необходимым, замыслил начать войну с московитами. В сих видах великий визирь велел поставить шатер свой поблизости от того места, где находился король шведский.

Визирь пригласил Карла к себе в шатер вместе с новым татарским ханом и французским посланником. Король, становившийся по мере умножения своих несчастий все более и более надменным, почел величайшим для себя оскорблением то, что подданный другого государя осмелился посылать за ним. Он велел канцлеру Мюллерну отправиться вместо него, а сам, опасаясь, как бы турки не выказали ему какого-либо неуважения и не нанесли урон его чести, улегся в постель, решившись не покидать оную на все время пребывания своего в Демотике. Так он пролежал десять месяцев, притворяясь больным, и допускал к себе для трапез только канцлера Мюллерна, господина Гротгусена и полковника Дуббенса. У них не было никаких предметов европейского обихода, ибо все пропало во время бендерского боя, и поэтому не только не соблюдался пристойный церемониал, но не могли они пользоваться даже простейшими удобствами. Прислуживать преходилось самим себе, а обязанности повара исполнял все это время канцлер Мюллерн.

Пока Карл XII препровождал подобным образом свою жизнь, не вставая с постели, известился он о разорении всех своих провинций, вне собственно Швеции находившихся.

Генерал Стенбок, прославившийся своей победой во главе одного лишь крестьянского ополчения над отборными датскими войсками, еще некоторое время поддерживал репутацию шведского оружия: пока хватало сил, он защищал Померанию, герцогство Бременское и остатки королевских владений в Германии. Однако же не мог он воспрепятствовать объединенным саксонцам и датчанам осадить сильно укрепленный город Штаде, находящийся в Бременском герцогстве неподалеку от Эльбы. Город сей подвергся бомбардированию и был обращен в пепел. Гарнизону пришлось сдаться на капитуляцию, так и не дождавшись помощи от Стенбока.