Китайцам же от нас чрезвычайно нужны были пушной — и всякий тоже — зверь, женьшень, грибы, травы целебные и древесина, потому что свою от жадности они всю уже порубали, и берег их стоял лысый, как голова у столетнего деда Гурия. Кое-где, правда, курчавились на этой лысой голове случайно недорубленные кусты да посадки чумизы, но ведь и у Гурия на голове временами проступал какой-никакой пух. Однако лысой от этого она быть не переставала.

Кроме того, нашим, бываловским китайцам время от времени нужно было перебираться на свой, исконно китайский берег, чтобы жадно вдохнуть там вонючего запаха вареного бамбука, который на свой китайский лад звали они «бумпуковый поваренный», съесть черных тухлых яиц сунхуадань и вообще напитаться силой от родной земли.

Нас, русских, некоторые обвиняют в избыточном патриотизме. Но русские — просто дети по сравнению с китайцами. Вот кто подлинный патриот своей страны, и, что бы там ни случилось, хоть бы живьем люди начали есть друг друга, Китай, по мнению патриота, все равно будет лучшим местом на земле.

— Мы к родине на резинке привязаны, — объяснял китаец Федя любопытным. — С одной стороны, нас очень много, жить трудно. Поэтому мы все время стремимся куда уехать. С другой стороны, чем дальше мы от Китая, тем сильнее резинка натягивается, нас назад тянет…

— Где же она у вас закреплена, эта резинка? — хмыкнув, спрашивала тетка Рыбиха, никогда не верившая китайцам и считавшая, что все их хитрости только с одной целью — выманить денег побольше.

— Вот тут, — говорил Федя и с серьезным видом тыкал себя в грудь пальцем — в самую середину, где, по китайской медицине, билось его патриотическое сердце.

Правду ли говорил Федя или врал напропалую, но оба берега нуждались в постоянном сообщении. И тогда за перевоз взялась одна китайская старушка по имени Сяо Пан, неведомо каким ветром занесенная в наши амурские палестины. Известно, что китайские женщины на нашу сторону попадали крайне редко, китайцы вообще с собой своих женщин никуда не возили, желая пользоваться имеющимся на месте материалом. Именно из этого желания, как помним, возникла в конце концов деревня амазонок — и не только она.

Впрочем, похоже, что Сяо Пан и не жила вовсе на нашем берегу, а лишь приплывала на своей лодке с китайского берега — перевозила людей и товары, а потом возвращалась обратно. Наверное, ее тоже тянула знаменитая китайская резинка.

Джонка у старушки была небольшая, легкая и необыкновенно зловонная — раз, позарившись на большие деньги, провезла она в ней партию сильновонючего китайского фрукта лиуляна. Теперь лодка ее тоже сладко пахла — солдатскими портянками, разложившимся трупом, блевотиной и мясным цветком аморфофаллус титанум. Как ни отчищала потом лодку старая Сяо Пан, как ни драила ее песком и хозяйственным собачьим мылом, лодка продолжала тихо, но неуклонно вонять. Сяо Пан даже притопила свою лодку у берега на пару дней, но вонь как будто даже еще больше окрепла, в букет ее добавились нотки гнилой рыбы.

Китайцы стали воротить от старухи нос, не хотели давать деньги за перевоз.

— Ты воняешь, — говорили китайцы.

Конечно, у китайцев все воняли, их короткие широкие носы чутко ловили все запахи, особенно же неприятные. Однако, кроме китайцев, лодкой старушечьей почти никто не пользовался, так что мнение их нельзя было игнорировать, ну, или пришлось бы заняться другим делом.

Тогда Сяо Пан стала подсаживать в лодку свою шестнадцатилетнюю внучку Марусю Шан. Маруся была красива буйной кровосмесительной красотой — маленькое и тонкое, но сильное тело, белая кожа и зеленые раскосые глаза под шапкой иссиня-черных волос. Конечно, Маруся была не настоящей внучкой, старуха взяла ее напрокат в деревне амазонок — за пятьдесят копеек в день. За эти деньги Маруся должна была сидеть в лодке в легком белом, колышущемся на ветру газовом платье, и глядеть на китайцев дерзкими зелеными глазами. Все остальное брала на себя старуха-перевозчица.

Теперь Маруся, сидя на корме, управляла рулем, а бабушка Сяо Пан в длинной украинской рубахе с петухами орудовала веслом, а где можно было — то и багром.

С появлением Маруси клиенты забыли о неприятных запахах и выстроились в очередь к Сяо Пан. Теперь все хотели переплывать Амур на ее лодке, некоторые даже делали это по нескольку раз в день, похоже, надеясь на благосклонность Маруси. Однако Маруся глядела на всех одинаково дерзко, а на попытки заговорить с ней заливалась громким пренебрежительным смехом.

Маруся, как истая амазонка, презирала мужчин — их грубость, наглость, жадность, их неутолимое внимание к тому, что находилось у них между ног и что так легко было отсечь одним легким ударом самого небольшого ножа. Амазонки не знали другой любви, кроме телесной, да и ту принимали только затем, чтобы появлялись у них в селе новые девочки, которых можно было растить и воспитывать во имя женской идеи. Те женщины, которые вышли в амазонки из обычных жен, еще помнили, что мужчина может доставлять не только телесную радость, но старались об этом забыть раз и навсегда. Дочерей же своих они воспитывали уже так, чтобы те и знать не знали, что такое мужчина, кроме как собрание различных пороков и недостатков.

Вот потому-то все намеки мужские и телодвижения отскакивали от Маруси, как от стенки горох.

Тем не менее стоило ей появиться на джонке, как цены на перевозку быстро пошли вверх. Некоторые особо наивные клиенты не понимали, за что нужно платить такие деньги — только ли за перевоз или в стоимость входят еще какие-то услуги. Попытки выяснить это словами натыкались на гробовое молчание обеих женщин.

Нашлись, однако, ухари, решившиеся прояснить ситуацию руками. Китаец Паша, когда старуха отвлеклась на миг, выгребая против течения, молча протянул свои жадные руки без одного, откушенного драконом, пальца к маленьким волнующим грудям ее внучки. Выращенная амазонками Маруся так ударила его кулаком в горло, что он вывалился из лодки и, пуская пузыри, пошел ко дну. Если бы не старая Сяо Пан, в молодости промышлявшая ловлей жемчуга в Южно-Китайском море, никто бы уже никогда не увидел его на этом свете.

Старуха бросила весло и, как была, в длинной своей рубахе, нырнула следом за Пашей-дураком в черные воды Амура. Худая жилистая рука ее железной хваткой впилась в короткие волосы китайца и рванула наверх…

Когда спустя пять минут, кашляя и отплевываясь, Паша пришел в себя и открыл глаза, то первое, что он увидел, была Маруся в своем легком белом платье, насмешливо глядевшая на него с кормы. Увидев, что Паша открыл глаза, Маруся запрокинула голову и громко захохотала.

Конечно, после такого конфуза Паше пришлось уплатить тройную цену: за сам перевоз, за дерзость и за спасение из жадных вод Черного дракона. Зато больше он в лодку не садился.

— Мне жизнь дороже, — угрюмо говорил Паша в ответ на смешки и подначивания со стороны соплеменников. — Вот увидите, эти ведьмы нас всех утопят, для того они и перевоз устроили…

Как ни странно, случай этот только прибавил Марусе поклонников. Со старушкой стали ездить не только китайцы, но даже евреи и некоторые русские. С ними договариваться было сложнее, иной раз недостаточно оказывалось кошачьих когтей и сильных на лягание ног Маруси, приходилось старухе-перевозчице пускать в ход свое весло. Несколько весел было сломано о буйные головы кавалеров, но цена на переезд только росла.