— Да вы поешьте лучше, чем разговоры говорить, — сурово полупредложила-полуприказала Ньяна, заметив, что мой рот приоткрывается для следующего вопроса. — Наговориться ещё успеете. Много тут у нас разговорщиков по вашу душу истомилось.

* * *

Пироги были отменные, даже с поправкой на урчащий желудок. Пока я ел, защитница, как она себя называла, смахнула пыль с кухонной мебели, убрала остатки снеди в подпол, выгребла из печи золу и проделала всё это споро и ловко, но вовсе не по-воински. Не видел я в ней, как ни вглядывался, ту опасную противницу, с которой познакомился чуть раньше. Женщина и женщина. Похожая на трактирных подавальщиц и лавочных служанок. Мягкая и сдобная, как булочка. И всё же если, как говорят в народе, внешность — коварная обманщица, то сейчас я столкнулся с самой большой ложью, какая только существует на свете. А что самое мерзкое, похоже, Ньяна считает, будто мне всё и так известно обо всех её талантах.

— Ты мастерица готовить.

Похвала не достигла цели: женщина даже не улыбнулась.

— Да какое тут мастерство… Вот вы, если в доме эрте Нери отобедаете, попомните мои слова: пальцы не только оближете, а ещё и сгрызёте!

— Там хороший кухарь?

— Не кухарь. Кухарка. Да и сама йерте норовит иной раз к плите встать… Правда, вот тогда лучше за тот стол не садиться.

— Ну меня пока никто к столу и не звал, кроме тебя.

Ньяна задумчиво сдвинула брови:

— А я разве не сказала? Запамятовала, должно быть, как вас увидела. К столу не к столу, а в дом другой сходить надо.

— Зачем?

— Как это? Хоть Довин всему Долу уже о вас разболтал, честь по чести представиться следует. Перед главами всех семей показаться.

Ага, смотрины. Ясно. Жаль, нечем поразить воображение сельских жителей. Знал бы заранее, позаимствовал бы что-нибудь парадное в доме с утёсом на гербе. Хотя, может, ещё не поздно?

— И когда состоится представление?

— Да вот сейчас дожуёте последний кусок, и пойдём, — простодушно ответила защитница.

Я не поперхнулся только потому, что не жевал в этот момент, а размышлял.

— С набитым животом идти?

— Да не бойтесь, пока придём, всё порастрясёте. Хватило бы до обеда наетой сытости.

Спрашивать, как далеко и долго придётся идти, я не стал. Опять скажет «рукой подать», а эта мера длины мне уже знакома.

Ремень застегнулся с трудом, а куртка села на талии подозрительно плотно. Странно, я ведь не так и много съел, по прежним меркам и вовсе, можно считать, остался голодным. Неужели теперь придётся считать каждую ложку и каждый глоток? Я знавал таких людей, что раздавались вширь от одного запаха еды, искренне считал их несчастными и уж точно не желал оказаться одним из них. Впрочем, как сказала Ньяна? Порастрясу жирок за время пути?

При солнечном свете Дол выглядел намного приятнее, чем давешним вечером, только сначала мне показалось, что туман так и не растаял до конца, задержавшись в кронах деревьев, но стоило приглядеться, как становилось ясно: зеленовато-жемчужная дымка не имеет ничего общего с висевшей в воздухе водой. Почки. Набухшие и начавшие раскрываться. А в столице ведь ещё лежит снег… Насколько же это место южнее?

Черепичная крыша дома стала похожа на мохнатую шапку, как только мы с защитницей отошли подальше. Отошли по тропинке, выложенной известняком, белым, пористым и совсем сухим в отличие от окружающей его земли, из которой кое-где уже пробивались тонкие зелёные травины. Спустя сотню шагов тропинка раздвоилась, моя провожатая уверенно шагнула направо, а я заметил, что каменная рогатка под ногами отмечена цветными пятнами — слева жёлто-синим, справа тёмно-красным. Особые местные знаки? Впрочем, без них обходиться было бы трудно, потому что совсем скоро тропинка снова разделилась, только уже натрое. А вот куда мы шли, было неясно: высокие кусты изгородями закрывали обзор, и даже отсутствие листьев не позволяло толком разглядеть, мимо чего пролегает наш путь. Иногда, правда, кусты расступались, и вдалеке можно было заметить домики, похожие на смотрительский, да фигурки людей, но Ньяна не останавливалась, и я вынужден был каждый раз отказываться от попытки осмотреться внимательнее.

А потом тропинка вдруг закончилась, уткнувшись в широкую аллею, посыпанную укатанным дроблёным камнем.

— Пришли, — сказала защитница.

Сама аллея вела к дому, приземистому, но всё же двухэтажному, а значит, зажиточному.

— Кто здесь живёт?

— Йерте Нери, помните, я о ней говорила?

— Да. Но зачем мы пришли сюда?

— Её отец, пока не упокоился, был дольинским головой, так что она, пока другого никого нет, вроде самой главной тут.

Женщина. Видимо, незамужняя, иначе главным был бы мужчина.

— Я должен представиться ей?

Ньяна издала звук, очень похожий на смешок, но не ответила. А через минуту, ступив за дверь, которую ещё и самому пришлось открывать, я понял, что именно развеселило мою защитницу.

В любом доме, чьи обитатели претендуют на высокое положение в обществе, обязательно имеется парадная зала, убранная так пышно, как только воображается хозяевам. Строение, в которое меня привели, подчинялось тем же правилам, за исключением одного. Здешняя зала была не роскошна, а вовсе наоборот.

Довольно большая, вытянутая в длину комната, лишённая мебели и любых намёков на неё, кроме одного-единственного кресла в самой глубине. Ни занавесей на окнах, ни гобеленов, закрывающих выбеленные каменные стены, ни ковров на полу, выложенном из того же известняка, что пошёл на устройство тропинок. Печей и жаровен тоже не наблюдалось, а потому в зале было чуть ли не холоднее, чем снаружи: прямо-таки царство Белой вдовы, которой пугают детей в самую длинную зимнюю ночь. И даже люди, двумя рядами окаймляющие проход через залу, казались застывшими ледяными фигурами. Несмотря на поголовно рыжую масть.

Сначала я решил, что мне померещилось. Но солнечный свет, добравшийся до окон, вспыхнул заревом сначала на одной макушке, потом на другой, там позолотил усы, тут зажёг костры бород, и вот уже захотелось зажмуриться, чтобы не ослепнуть от осеннего пожара посреди весны.

Они все были рыжие. И все были мужчинами, моими ровесниками и старше. Но в самом конце зала из глубины кресла на меня смотрела женщина. Вернее, девушка.

Дождавшись, пока стихнет скрип закрывающихся дверных створок, она встала и медленно направилась ко мне. В тишине зала было слышно, как размеренно, словно нарочно заученно шуршит парча её серебристых юбок. И чем ближе девушка подходила, тем яснее было заметно, что она уже не юна, но находится в самом расцвете той поры жизни, когда любую особу женского пола восторженно и заманчиво именуют невестой.

Рослая, но тоненькая, и похоже, не склонная к полноте. Спокойная, как скала, но отнюдь не бесстрастная, хоть и старается казаться таковой: пока расстояние между нами оставалось достаточно большим, чтобы любые взгляды могли считаться пристойными, светло-зелёные глаза чуть ли не обшаривали меня с головы до ног в отчаянном поиске. Что именно она искала? Не знаю. Но, видно, не нашла, потому что, подойдя ближе, успешно придала своему миловидному лицу выражение скучного равнодушия.