Златослав выпрямился, покачал головой, посмотрел на коллег. Судибор и Честирад тоже выпрямились, горестно кивнули. Квета, мать ребенка, в ужасе зажала рот рукой. Ивор, отец, безнадежно понурился.

– С этим, – печально произнес Златослав, указывая на поясницу мальчика, украшенную гроздью родимых пятен, – ему здесь жить нельзя.

– Никак, – решительно подтвердил Честирад. – Оставим – беду на весь Народ Леса накликаем.

– Закон не позволяет оставить, – тихо дополнил Судибор. – Закон требует: обменять.

Квета схватила сына на руки, судорожно прижала к себе. Возражать бесполезно, она знала. Но удержаться от слез не сумела.

– Путятушко, сыночек… – выдавила она.

– Не плачь, мать, – сказал Златослав. – И ты, отец, не отчаивайся. Сами знаете: живем трудно. Да что живем – выживаем… Не станем Закон соблюдать – вымрем. Приметы-то зловещие, на то мы и Мудрейшие – видим ясно.

– Не плачь, Квета, – добавил Судибор. – Не убивайся так, Ивор. Ныне ведь не старые времена, не на смерть Путяту вашего обрекаем – на обмен. Кто знает, какая судьба его ждет? Житье-бытье в Городе сказочное, не чета здешнему…

Златослав подхватил:

– Тепло, сытно. Колесницы сами собой ездят, без коней. Железные птицы по небу летают. Куда человек скажет, туда его и повезут. Тоже и драконы – добрые драконы, мирные – в чреве своем людей возят. Волшебные ларцы показывают, что за тридевять земель творится. Разговаривать можно с кем пожелаешь, где бы кто ни был. Вот, к примеру, Путята твой тут, а, скажем, невеста его далеко… за сто лиг его невеста! Берет Путята чудесную коробочку да и молвит в нее: добро ли почивала, дéвица? А она ему и отвечает: добро, Путятушко, а ты здоров ли? А уж здоровы они там все – лекари в Городе ох какие знающие!

– Вот только я его, родненького, никогда уж не увижу, – простонала Квета.

– Терпи, – отозвался Честирад. – И благодари судьбу: сказывают, многие обменыши наши в счастье век свой там проживают.

– Да ведь не узнать об этом, – глухо молвил Ивор.

– Не узнать, – согласился Честирад. – Но ты верь. И кого вам взамен дадут, того любите, как своего, пестуйте, как своего, растите, как своего. Глядишь, и сыну вашему кровному в Городе за это воздастся.

– Эй, Стража! – крикнул Златослав.

В шатер вошел юноша с коротким мечом на поясе.

– Передай Радомиру с Миленой: готовиться к обмену, – приказал Златослав.

Юноша выскользнул из шатра.

– Хоть ночку дайте наглядеться напоследок… – взмолилась Квета.

– Знамо, наглядитесь, – ответил Судибор. – Утром пойдут. На рассвете.

Квета с Путятой на руках, рыдая, кинулась прочь. Мрачный Ивор коротко поклонился Мудрейшим и последовал за женой.

За час до рассвета Радомир оторвался от Милены и произнес:

– Пора собираться, солнце мое золотое…

– Подожди, – попросила она. – Подожди, воин… – И положила голову на его широкую грудь.

– Ну что? – Радомир нежно провел здоровой правой рукой по ее густым черным волосам.

– Знаю, уговаривать тебя смысла нет. Но прошу: подумай, еще и еще раз подумай. Может, все же через другую Дверь пойдем? В Митино, в Бирюлево? Ведь риск какой – в Новокузино возвращаться.

Радомир рассмеялся:

– Что я слышу? Сама Милена, Милена Отчаянная, о риске заговорила!

– Не зубоскаль понапрасну! – вскипела она. – Да, о риске говорю, потому что предчувствие у меня! А ты, Радомир Хладнокровный, с твоим-то опытом, на беду нарываешься! И чего ради?!

Радомир сжал ее плечо, заговорил горячо, как по писаному, – много думал об этом:

– Не испытаешь – не поймешь. Но постарайся, солнце мое, поверить: с тех пор как встретил того человека, как родимое пятно на шее его увидел, как взгляды наши скрестились и лицо его исказилось, словно от боли, – места себе не нахожу. Вспомню – сразу звенит в голове, как тогда зазвенело. Он это, он, это его на меня тридцать девять лет тому назад обменяли! Как мы с тобой сегодня сына Кветы и Ивора на кого-то обменяем… Поверь, любимая, не будет мне покоя и не будет нам с тобой счастья, покуда не увижу его снова, не поговорю, не пойму – что он нашел, что потерял. И что потерял, что нашел я.

– Эх, обменыш… – прошептала Милена. – Это ты-то потерял? Великий воин, командир Неистовых, живая легенда – и потерял?!

– Бывший, счастье мое, бывший командир…

Радомир замолчал. Все они так, горько подумал он.

Даже Милена, лучшая из лучших. Воображают, что все это увлекательно и красиво – штурмовать, например, почти неприступную крепость Перевал, чтобы взять в заложники Первого мастера Горного Племени. Нужно – да, Радомир никогда и не сомневался, потому что иначе не заставить бы горцев по-прежнему снабжать Народ Леса всякой железной всячиной, без которой просто не прожить, – топорами, лопатами, кирками, вилами, мечами, наконечниками для стрел и копий. Нужно, ничего не скажешь… Но – красиво? Но – захватывающее приключение? Никто, кроме братьев-воинов, не понимает, какой это тяжкий и страшный труд – война. Кровь, грязь, смрад. И всюду смерть, безжалостная и уродливая, смерть врагов, смерть друзей и твоя смерть – вот она, рядом. Не передать этого.

Три больших войны – Горная, Степная, Прибрежная. Восемь генеральных сражений. Бессчетное количество боев. Необходимо это было? Кто бы спорил. Но – упоение битвой? Но – экстаз неистовства? Но – счастье убийства?

Забейте это счастье в свои глотки, охрипшие от победных песнопений, скрипнул зубами Радомир. А знаете ли вы, что такое – самый лучший, самый храбрый и самый верный друг, пытающийся удержать в ладонях собственные дымящиеся кишки? Что такое – чистый, исполненный восторга юноша, вчера принятый в Неистовые, а сегодня двумя руками прижимающий друг к другу края разорванного стрелой горла? Что такое – вопли детей и вой женщин, через становище которых ты, ради правого дела, проходишь огнем и мечом?

Знаете ли вы, наконец, что такое: прямое попадание пущенного из катапульты камня, и переломанная в двух местах голень – позже кости срастутся неправильно, и ты навсегда останешься хромым, но будешь рад, что легко отделался, – и контратака противника, и ты тщишься подняться, и опираешься на неповрежденную ногу и обе руки, и в правой еще сжимаешь меч, и колесо вражеской боевой повозки ломает клинок, а затем давит в кровавое месиво четыре пальца левой твоей руки, и спустя сутки, или двое, или пятеро ты кое-как приходишь в себя, и хромаешь, ковыляешь, ползешь к своему лагерю, где тебя уже не ждут, и понимаешь, что не дойдешь, потому что раздавленные пальцы гниют и убивают тебя, и ты отрезаешь их обломком своего меча?

После такого не выживают, но он, Радомир, не коренной житель Леса, он обменыш, он из Города, и он выжил.

«Только прекратите прославлять мои подвиги. Только заткнитесь, ради Леса и Неба. Все – ради вас, да, но забудьте обо мне, хоть на месяц забудьте, не рвите мою душу словами. Покоя жажду, покоя…»