Ребекка махнула рукой в сторону нашей группы, тронувшейся вниз по склону.

— Они уходят.

Мы двинулись следом. Разговор возобновился, сначала нерешительный, потом свободнее и свободнее по мере того, как они переходили на менее щекотливые темы. Я держалась в стороне. Я и раньше не очень любила дискутировать, а сейчас и вовсе мечтала убраться от них как можно скорее.

Хуже всего было сознание того, что они правы. Людям необходима свобода. Но они ошибались в своей оценке ронов. Мы были не свободнее их самих. Мы были связаны войной, не оставлявшей нам шансов: мы не могли позволить себе проиграть ее, но и выиграть не могли тоже.

Неужели я была настолько глупа, что верила, будто Джейбриол способен что-то изменить? Выхода все равно нет. Он изменится сам. Ему придется измениться, чтобы выжить. Он станет хайтоном. А я буду смотреть на это, ненавидя себя за то, что надеялась на другое, ненавидя себя за то, что люблю его.

Я больше не могу, подумала я. Мой разум просто взорвется.

Джарит отстал, чтобы идти рядом со мной:

— Простите меня. За то, что подглядывал.

— Подглядывали?

— Ваши мысли… ну, этот аристо. — Он побледнел. — Образ был такой яркий…

— Вам не за что извиняться, — сказала я. — Я сама только что не кричала вам.

Он не стал заглядывать в мою память, но я почувствовала, что он хочет спросить меня.

«Так это вы были в той кровати?»

Я только тряхнула головой, не желая больше говорить на эту тему.

— Надеюсь, вы не очень обиделись на остальных, — сказал он. — Просто они не привыкли сталкиваться с такой консервативной точкой зрения.

— Вы считаете меня консервативной?

Он рассмеялся.

— Ультра! — По лицу его пробежала тень. — Не берите в голову Хилта. Мне он тоже задал жару.

«Переведи последнюю фразу Джарита», — подумала я.

«Сленг, — ответил мой центр. — „Задать жару“ означает вести себя в конфронтационной манере».

Я с трудом представляла себе кого-то, кто осмелится конфликтовать с Джаритом.

— За что? — спросила я.

— Он говорит, что я слишком апатичен. Он считает, что я должен сражаться за свои убеждения. — Джарит пожал плечами. — Это правда, я далек от политики. Я предпочитаю петь.

Я вздохнула. Вот передо мной славный мальчик с лицом ангела и без политических убеждений. Пако не смог бы найти мне лучшего приятеля, заставь я его даже обыскать всю планету.

Так за чем дело стало, Соз, подумала я. Ты что, не можешь справиться с тем, кто бросает тебе вызов?

Я стиснула зубы. Я только и делаю, что справляюсь с теми, кто бросает мне вызов. Весь день напролет, изо дня в день, из года в год, десятилетие за десятилетием. Я заслужила отдых.

Ты не отдыхаешь, ответил мой внутренний голос. Ты прячешься.

Заткнись, сказала я ему.

— Мы тут собрались с друзьями сходить в голокино, — снова заговорил Джарит. Он явно колебался. — Вы не хотите с нами?

Боги! Да он за мной ухаживает. По крайней мере мне кажется, что именно это он и делает. Столько лет прошло с тех пор, как я занималась подобными вещами; я даже забыла, как это делается. Возможно, когда люди собираются куда-то компанией, это называется как-то по-другому. Групповуха? Нет, это уж слишком грубо.

Впрочем, какая разница, как это называется? Да что это со мной в самом деле? Я уже начала сама с собой спорить в уме.

— Да, — сказала я. — С удовольствием схожу. — Я имела мало общего с этими людьми, но сходить с кем-то в кино все равно лучше, чем возвращаться в пустую квартиру.

Мы вернулись в кафе и ополоснулись, а потом отправились через парк в кино. Пошел Джарит, пошли Хилт и Ребекка и еще с полдюжины туристов, сменивших кроссовки на туфли с колокольчиками. Солнце спряталось за холмы, окрасив горизонт в живописный красный, а небо над нашими головами — в благородный бронзовый цвет. Сияющие кольца изогнулись над нами аркой. На западе кольца были ярко-алыми, а на востоке — там, где на них падала тень планеты, — они выглядели так, будто какой-то сказочный дракон откусил от них кусок.

По мере того как надвигалась ночь, становилось все холоднее, и Хилт одолжил мне свой свитер. К счастью, разговор носил безобидный характер — ленивый спор, какой фильм смотреть. У меня не было своей точки зрения. Я не имела ни малейшего понятия, что вообще сейчас идет. В конце концов было решено пойти в ближайший голотеатр, где крутили что-то под названием «Искривленный разум». Головывеска у входа изображала Демона, который, широко расставив ноги, палил из своего дезинтегратора. Впрочем, сейчас в половине голофильмов героями являются солдаты.

Мы уселись на мягком полу круглого зала, где кроме нас находилось еще сотни две человек. Мы с Джаритом беседовали о его учебе. Ребекка с Хилтом что-то ели, а Пулли купил еще бутылку этого их ужасного морковного сока.

Через несколько минут свет в зале померк. Загремела музыка: настойчивая барабанная дробь, сквозь которую прорывались звуки труб и скрипок. Потом мы вдруг оказались в чистом поле около ДВИ. Перед нами стоял Демон — симпатичный брюнет со стальными бицепсами и с дезинтегратором на поясе. Он пустился бегом, и мы «побежали» следом, на расстоянии, с точки зрения режиссера, оптимальном для восприятия действия.

Не прошло и пяти минут, как я поняла, что совершила ошибку, пойдя сюда.

Было совершенно ясно, чем закончится фильм. Демон отправился на задание, спасать красивую, можно сказать даже пышную, женщину, якобы похищенную купцами, а на самом деле — хайтонскую шпионку. Купцы изловили Демона, вставили ему в мозг приемник и отпустили на все четыре стороны. Нам предлагалось гадать, какая ужасная судьба ждет ничего не подозревающего героя, когда эти злодеи нажмут на кнопку.

Фильм не претендовал на точность. Когда Демон отправился к душеспасителю, тот принимал его в больнице. Душеспасителя никогда не найти в больнице. Нас и так достаточно тяжело уговорить обратиться за помощью.

Столкнувшись же с перспективой идти в больницу, что означало бы открыто объявить: «Да, я съехал с катушек», — большинство из нас устремится в противоположную сторону. Настоящий душеспаситель будет принимать в безобидном месте, никак не ассоциирующемся с психушкой, чаще всего в правительственных учреждениях.

Но это все было еще ничего. «Герой» почти весь фильм только и делал, что нарушал кодекс чести, по которому мы живем. Он мошенничал, лгал, обращался со своими подружками как с ничтожеством и шел в бой, не выказывая ни малейшего намека на жалость. Это был абсурд. В конце концов, подразумевается же, что он эмпат?

Однако окончательно доконало меня то, что актер был чертовски похож на Рекса, ни за что на свете не позволившего бы себе такого. Да, женщины так и вешались на Рекса. И их влекли его красота, обаяние и блеск. Но влюблялись они в Рекса потому, что он был достойный человек, относившийся к людям с уважением. Этот идиотский фильм просто оскорблял его.