С Филиппом Эгалите управились и вовсе за один день. Эрману не было смысла растягивать заседание, так как доказательств измены подсудимого – а именно она вменялась в вину – все равно не нашли. 6 ноября бывшего герцога Орлеанского и осудили, и казнили. Революция убила одного из тех, кто стоял у самых ее истоков.

8 ноября перед трибуналом предстала Манон Ролан, в светском салоне которой так любили собираться жирондисты. Теперь ей пришлось ответить за своего скрывшегося от ареста мужа, бывшего министра. Этот процесс занял меньше шести часов, а затем прямо из зала суда мадам Ролан отвезли на гильотину. Узнав через два дня из газеты о смерти горячо любимой жены, ее муж, прятавшийся у друзей в Руане, вышел на парижскую дорогу и закололся. Одним приговором революционное правосудие убило обоих супругов.

9 ноября начался суд над еще одним из «отцов» революции, бывшим мэром Парижа, астрономом Байи. Уйдя в 1791 году из политики, он мирно занимался научными штудиями в Мелёне, но летом 1793 года был арестован и доставлен в Париж. Там его привлекли в качестве свидетеля к процессу Марии-Антуанетты, но он не сказал ничего такого, что могло бы ей навредить. Возможно, именно потому его и решили обвинить в организации расстрела 17 июля 1791 года на Марсовом поле. Любопытно, что по горячим следам той спонтанно происшедшей трагедии никто даже из самых крайних революционеров не ставил случившееся в вину мэру. Процесс Байи занял целых два дня, хотя результат оказался тем же. 12 ноября 1793 года его привезли на «место преступления» – Марсово поле, где уже воздвигли эшафот. Заметив, что осужденный, на котором была лишь рубашка, дрожит под осенним ветром, кто-то из зрителей злорадно воскликнул: «Байи, ты дрожишь!» Но ученый спокойно ответил: «От холода, мой друг, только от холода». Это были его последние слова.

14 ноября 1793 года под ножом гильотины пала голова Манюэля, бывшего прокурора повстанческой Коммуны 10 августа, который во время суда над королем сложил свои полномочия депутата и ушел из политики. Однако политика сама пришла к нему, и за желание спасти жизнь монарха он заплатил своей собственной.

17 ноября казнили генерала Ушара, чья победа при Ондскоте показалась Конвенту недостаточно убедительной. Помимо него, в те дни лишились голов и еще несколько генералов, потерпевших неудачи на фронте и заставивших тем самым усомниться в своей верности Революции.

29 ноября пробил последний час еще одного «героя 89 года» – Барнава. Его письма королю были найдены в Тюильри после 10 августа 1792 года. И хотя это была всего лишь вполне легальная переписка с конституционным на тот момент монархом, в новой ситуации ее сочли изменой. В тот же день казнили и бывшего министра юстиции Дюпор-Дютертра. Его погубило само звание королевского министра.

А для графини Дюбарри роковым оказался статус бывшей королевской фаворитки. В юности эта красавица скрасила последние годы жизни Людовика XV. Теперь же она была арестована по письменному доносу своего чернокожего слуги Замора. Взяв Замора к себе еще мальчиком, графиня воспитала его и выучила грамоте, но, как оказалось, на свою же голову. 8 декабря 1793 года обезумевшую от страха пожилую женщину под руки втащили на эшафот.

Наряду с этими знаменитыми людьми в октябре – декабре 1793 года по приговорам Революционного трибунала потеряли свои головы и многие не столь известные граждане – общим числом 117 человек. Гильотина работала не переставая.

Несколько лет спустя, когда французы зададутся вопросом, как стал возможен у них в стране феномен государственного террора, оставшиеся к тому времени в живых инициаторы и соучастники массовых репрессий станут объяснять, что это была вынужденная мера, обусловленная потребностями военного времени. Их версия событий ляжет в основу «теории обстоятельств», которую вплоть до наших дней используют историки апологетического по отношению к Революции направления для оправдания террора. Однако еще в XIX веке французский историк Эдгар Кине не оставил от «теории обстоятельств» камня на камне, указав на то, что ни одна из военных побед Республики не стала прямым следствием революционных репрессий. Напротив, очередная вспышка террора всякий раз имела место лишь после того, как победа уже была достигнута. Наглядным примером тому служит судьба Лиона и Вандеи.

После того как республиканские войска вошли в Лион, Конвент 12 октября 1793 года принял после доклада Барера декрет о наказании мятежного города. Последний подлежал переименованию в «Освобожденную коммуну». Все богатые дома предписывалось снести, а на их руинах воздвигнуть колонну с надписью «Лион восстал против Республики, Лиона больше нет». Карать виновных «по законам военного времени» должны были специально созданные трибуналы. Однако Кутон, представлявший Конвент в Лионе, старался избежать широких репрессий и массового разрушения домов. По этой причине его отозвали в Париж, прислав на замену Колло д’Эрбуа и Жозефа Фуше, бывшего преподавателя коллежа, ставшего революционным активистом, а затем и депутатом Конвента. С их прибытием террор в Лионе быстро набрал обороты. За полтора месяца по приговорам «Военной комиссии», судившей захваченных с оружием в руках мятежников, было расстреляно 106 человек, по приговорам «Комиссии народного правосудия», занимавшейся всеми остальными, было гильотинировано 79 человек. Впрочем, даже такие темпы не устраивали Колло и Фуше, и вместо этих двух комиссий они учредили одну – Чрезвычайную. Ее возглавил генерал Пьер-Матье Парен. Бывший парижский писец и участник штурма Бастилии, он сделал во время Революции успешную карьеру на посту председателя военно-полевого суда (военной революционной комиссии) в Вандее. Под его руководством Чрезвычайная комиссия в Лионе немедленно развернула такую активную деятельность, что прежних способов умерщвления приговоренных оказалось недостаточно. Теперь их стали расстреливать из пушек картечью. Только 4 и 5 декабря таким образом жизни лишились до полутысячи человек. Всего же по приговорам Чрезвычайной комиссии были казнены 1684 человека.

В «военной Вандее» и граничивших с ней областях волна террора пошла на подъем после разгрома основных сил Католической и королевской армии. По всей территории, где ранее велись военные действия, республиканцы создавали военно-полевые суды (военные комиссии), десятками и сотнями приговаривавшие к смерти пленных вандейцев, значительную часть из которых составляли женщины.

Особенно широкий масштаб репрессии приобрели в Нанте, где всеми делами заправлял присланный Конвентом «проконсул» Жан-Батист Каррье, бывший мелкий судейский чиновник из Верхней Оверни. После того как он прибыл туда в начале октября, гильотина в Нанте заработала без передышки, отправив на тот свет 144 человека, заподозренных в поддержке «белых». После битвы при Савене в город были доставлены около девяти тысяч пленных вандейцев и членов их семей. Они содержались на бывших товарных складах и на грузовых судах в условиях крайней антисанитарии, которую местный врач Тома так позднее описал следствию: