Когда Ольга ушла, а вернее сказать, высвободилась из моих рук и я вернулся в палату, мне было о чём поразмышлять.

Несколько раз приставал с расспросами Михаил. Пытался выяснить, жена это моя или подруга. Я зачем-то сказал «жена» и отмахивался от комментариев.

Мне казалось, что теперь я не смогу прожить без Ольги даже до выписки. Она будет сниться мне, и просыпаться я тоже буду с её именем. Я твёрдо решил уйти из больницы в понедельник. Мне было всё равно.

«Пошли зайдём», – должен сказать ей я. И будет всё так, как мы захотим. «Пошли зайдём», – как просто, а?

Я совсем не думал о том, что будет после! И об Артёме я тоже не думал. Я забыл о своих рассказах и Югине. Я ещё много о чём забыл! О том, о чём я пожалею впоследствии.

Иногда – очень редко – есть только вход! И это становится вдвойне очевидным тогда, когда о выходе ты даже не думаешь!

Отпустили меня на удивление легко.

Я познакомился с врачом, высказал ему свою просьбу. Врач не стал чинить мне препятствий, потому как что-то другое чинить во мне не было необходимости.

Сперва он стучал молоточком по моему колену, потом медленно водил этот же молоточек перед моими глазами. Спрашивал, не болит ли голова. Голова не болела.

– Ладно, – вздохнул, – подпишите вот тут, – и сунул мне бумагу, которую я не стал читать.

Мне выдали куртку в целлофановом мешке. На нем, приклеенная скотчем, опять же значилась моя фамилия. Забрали паспорт и отдали через полчаса. За это время мы с Михаилом успели покурить и обменяться телефонами.

На этом настоял он, а мне было неудобно противиться. Я чиркнул его номер в записнушку, подаренную Артёмом. Из неё в отличие от моей, где я хранил нужные мне номера, можно было вырвать листочек безо всяких последствий.

Наконец ненужная волокита окончилась. Я пожал Михаилу руку, спустился на лифте на первый этаж. Вышел на воздух. На улице с помощью прохожих выяснил, где я нахожусь и как мне добираться до дома. В руке моей был неудобный пакет, в котором лежали привезённые Артёмом вещи. Я впервые пожалел о потере рюкзака.

Я возвращался домой после двухдневного отсутствия, и мне казалось, что я не был здесь гораздо больше, чем пара дней. Мне чудился мой домашний уют, чашка крепкого чая, ненавязчивая музыка… Для меня, например, ненавязчивая музыка – это Beatles. Хотя многие поклонники ливерпульцев обижаются на такой эпитет.

Ростки помидоров в пластиковых коробочках – тоже часть уюта. А воспоминания о вчерашнем дне – главная его составляющая. И мысли о дне завтрашнем – послезавтрашнем? – пронизаны сладким ожиданием. Пошли зайдём – зайдём! Теперь уж зайдём!

Я открыл входную дверь, щёлкнув язычком замка. Прошёл внутрь. В коридорной полутьме заметил стоящие носками к моей двери мужские ботинки. Видение домашнего уюта вдруг утратило чёткие контуры.

Прислушавшись, я обнаружил за дверью негромкое бормотание радио.

Внутри у меня всё сжалось. Паша опять грубо нарушал границы моего существования. Даже то, что он может оказаться трезвым и зайти ко мне с какими-то вопросами, не приносило должного облегчения.

Я приоткрыл дверь, как приоткрывают, наверное, завесу неведомого. Я не знал, чего ждать за дверью.

Паша считал деньги. Медленно обернулся в мою сторону, продолжая считать. Судя по мелким купюрам, которые он перебирал, его пошатнувшееся в пьяную ночь финансовое благополучие пошатывается по сей день. Хорошо хоть Паша перестал пошатываться…

Был трезв, но подозрительно непрезентабелен. За те дни, что я его не видел, он умудрился обрасти неприятной синеватой щетинкой, что было неудивительно, и сильно похудеть, что сделать в такие короткие сроки в нормальной жизни проблематично.

– Серый, – не обрадовался он мне, – привет!

– Привет, – озабоченно произнёс я.

– Слушай, Серый, – начал он, не глядя на меня, – тут такое дело… Короче, мы с Настей расходимся… – он замолчал, давая мне сообразить, чем мне грозят его семейные неурядицы.

Единственным, что не покрыла волна отчаяния во мне, было достоинство. Не перед Пашей же его лишаться, в конце концов…

– Понятно, – осторожно высказался я. Потому что мне было ничего не понятно. За апрель у меня было заплачено. Если он хочет меня выселить, пусть отдаёт мне часть заплаченных денег. Да и время на поиски нового жилья мне тоже не помешало бы… В общем, понадеялся, что он сам мне всё пояснит.

– Ну короче… – подбираясь к главному, опять замолчал. – Какое-то время поживём вместе. Ты ищи себе жильё, не торопись… За май я с тебя денег не возьму. А там – может, чего подвернётся.

«Нет», – хотел закричать я, но, вспомнив про достоинство, произнёс:

– Ну ладно, – произнеся это, вспомнил ещё и о том, что альтернатив у меня всё равно нет.

А между тем складывалось всё как нельзя хуже. Я готов был терпеть что угодно, да и жить с кем угодно тоже, но две вещи не давали мне смириться с обстоятельствами: писать что-либо в атмосфере общежития представлялось мне трудноватым, но главное – я уже не мог сказать Оле: «Пошли зайдём»! Тем более что Оля и Паша, по-моему, виделись. И уж по крайней мере слышали друг о друге… Тут – никаких компромиссов. Наше с Пашей жилище теперь для неё закрыто навсегда. Надо срочно что-то искать, ведь жизнь вдвоём непонятно с кем в съёмной квартире – выкинутое время и выкинутые деньги. Которых, кстати, осталось совсем мало. Помимо квартиры нужно искать работу. И это тогда, когда появилась Оля. Сказка про дудочку и кувшинчик!

Неудобства начались раньше, чем я мог предположить. Сложно представить, будто два малознакомых человека могут заниматься своими делами в одной маленькой комнатушке, хотя говорят, что раньше, после войны, всё было гораздо хуже. Говорят ещё много чего, а заниматься своими делами – невозможно.

Паша меня вообще раздражал. Стоило хвастаться модельной женой, чтобы потом быть изгнанным с таким позором. Ещё от него пахло! Не то чтобы неприятно, но сильно! Пахло чужим человеком, его потом, бельём, табаком. И это были отнюдь не безобидные Майкины ароматы, настоянные на туалетной воде. Запахи были агрессивны, как едкие лакокрасочные растворители. Пашу хотелось проветрить.

Что-то искать надо было срочно! Но деньги – деньги придут только в начале мая… А ведь там ещё праздники! «Вот сука», – думал я, оглядывая Пашу, и эта мысль тоже никак не способствовала мирному совместному проживанию.

Я буквально не знал чем заняться. Я не мог завалиться на диван, разложив на нём написанное. Не мог сесть за стол, потому что там чах он над пародией злата. Причём со златом было вроде совсем кисло. Это можно было определить по тому, как активно шарил Паша по карманам, выгребая мелочь.

Я полил свои помидоры. В задумчивости посидел на диване, глядя в одну точку. Потом естественным образом отправился на прогулку, зачем-то сообщив Паше: