Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом я увидела себя. Она была моего возраста, без мужа, а рядом с ней сидел ее взрослый сын в инвалидном кресле, который явно не понимал, что сегодня за день. Какое-то время я глядела на них, а потом та женщина поймала мой взгляд — она точно подумала, что я веду себя неприлично. Но все это казалось таким странным, таким случайным совпадением, пока мне в голову не пришла одна мысль. А подумала я вот что: ведь можно зайти в любую церковь где угодно и встретить там немолодую женщину без мужа, которая будет катить перед собой кресло-каталку, в котором будет сидеть ее сын. Возможно, церкви придуманы отчасти и для этого.
Я никогда не отличался особенной склонностью к интроспекции — то есть к наблюдению душевных явлений непосредственно в самом себе — и никогда этого не стеснялся. Можно даже сказать, что большинство бед этого мира — от интроспекции. Под бедами я не имею в виду войны, голод болезни или насилие. Я скорее о раздражающих газетных колонках, скучных гостях на ток-шоу и тому подобном. Правда, теперь я знаю, что самокопанию сложно противиться, если нечего делать, кроме как сидеть в одиночестве и думать о самом себе. Наверное, можно попытаться подумать о других людях, но когда я пытался так сделать, мне почему-то вспоминались знакомые, а мысли о моих знакомых возвращали меня туда, откуда я пытался убежать.
Так что, выехав из отеля, я в каком-то смысле совершил ошибку. Пусть Джесс раздражала меня, а Морин — вгоняла в депрессию, они занимали в моей жизни пространство, которое всегда должно быть хоть чем-то заполнено. Но дело не только в этом: вдобавок ко всему, в их обществе я чувствовал себя в каком-то смысле состоявшимся человеком. Я много всего делал в своей жизни, и поэтому была вероятность, что смогу делать что-то еще. Они же ничего не делали, и, скорее всего, ничего не стали бы делать в будущем, и на их фоне я выглядел — и ощущал себя — мировым лидером, который управляет международной компанией в вечернее время, а по выходным водит скаутов в походы.
Номер, в который я переехал, был практически таким же, как и тот, который я оставил, только на этот раз я решил побаловать себя балконом и видом на море. Я два дня просидел на балконе, глядя на море и занимаясь самокопанием. Не скажу, что я проявил при этом какую-то недюжинную фантазию; выводы первого дня сводились к тому, что я всегда веду себя как слон в посудной лавке, и лучше бы мне умереть, а если я умру, то никто не будет по мне скучать или скорбеть. Потом я напился.
Второй день выдался чуть более конструктивным; добравшись до вывода предыдущего дня — что никому не было бы дела до моей смерти, — я вдруг понял, что ответственность за большинство моих бед лежит на других людях: я стал чужим для своих детей из-за Синди, и Синди же была виновата в том, что наш брак развалился. Я совершил одну-единственную ошибку! Ну ладно, девять ошибок. Девять ошибок из, скажем, ста возможных! Набрав девяносто один балл из ста, я все равно провалил тест. Мое тюремное заключение стало следствием: а) провокации и б) консервативности общества по отношению к подростковой сексуальности. Я лишился работы потому, что мои начальники — ханжи и предатели. В общем, к концу второго дня я уже хотел не себя убивать, а других. Это уже более здравое желание, вы не находите?
На третий день меня разыскала Джесс. Я сидел в кафе, листая «Дейли экспресс» двухдневной давности и попивая кофе, как она вдруг уселась на корточки прямо передо мной.
— О нас что-нибудь пишут? — спросила она.
— Может, и пишут, — ответил я. — Но пока что я прочитал только спортивную полосу и гороскоп. На первую полосу не успел заглянуть.
— Смешно. Можно присесть?
— Нет.
Она все равно присела.
— И как все это понимать? — поинтересовалась она.
— Что «это»?
— Ты рассержен.
— Думаешь, я рассержен?
— А что еще?
— Достали меня.
— А что мы такого сделали?
— Не вы, а ты. Ты меня достала.
— Ты про ту ночь?
— Да, про ту ночь.
— Тебе просто не понравилось, что я назвала тебя своим отцом, ведь так? Хотя по возрасту ты вполне подходишь.
— Я это и без тебя знаю.
— Вот, тогда смирись с этим. Прими успокоительное.
— Мне это ни к чему. Уже принял.
— Заметно.
— Джесс, я не сержусь. Думаешь, я выехал из отеля только потому, что ты назвала меня своим отцом?
— Я бы рассердилась.
— Потому что ты его ненавидишь? Или потому что тебе было бы стыдно за такую дочь?
— Одно другому не мешает.
Так всегда происходит с Джесс. Когда ей кажется, будто ты сдаешься, она притворяется задумчивой (под задумчивостью я подразумеваю отвращение к самой себе, что является единственным закономерным выводом). Я решил, что не дам себя обмануть.
— Ты меня не обманешь. Проваливай.
— Ни хрена себе. Теперь-то я что такого сделала?
— Ты притворяешься существом, способным на раскаяние.
— Что такое «раскаяние»?
— Это значит, что тебе стыдно.
— За что?
— Проваливай.
— За что?
— Джесс, я хочу отдохнуть. И больше всего я хочу отдохнуть от тебя.
— То есть ты хочешь, чтобы я напилась и накачалась наркотиками.
— Да, я очень этого хочу.
— Так, ладно. Но тогда я начну орать.
— Нет, орать не надо. Просто уйди.
— Мне скучно.
— Поищи Джей-Джея или Морин.
— Они скучные.
— А я нет?
— А с кем из знаменитостей ты встречался? Ты видел Эминема?
— Нет.
— Видел, просто не хочешь рассказывать.
— Господи…
Оставив на столике деньги за кофе, я поднялся и вышел из кафе. Джесс вышла следом за мной.
— Как насчет бильярда?
— Нет.
— Секса?
— Нет.
— Я тебе не нравлюсь?
— Нет.
— А некоторым мужчинам я нравлюсь.
— Ну так займись сексом с ними, Джесс. Ты прости, но наши отношения кончены.
— Нет, если я буду ходить за тобой весь день.
— А что потом? Не будешь же ты все время за мной ходить.
— Мне наплевать, что будет потом. А как же папина просьба присматривать за мной. Я думала, тебе эта идея понравилась. Я могла бы заменить тебе дочерей, которых ты потерял. И так ты мог бы обрести внутренний покой, понимаешь? Я это в куче фильмов видела.
Последняя фраза прозвучала так, будто она утверждала правдивость ее фантазии, а не наоборот.