Вы, наверное, знаете, что в самолетах есть много рядов по три места. Мне позволили сесть у окна, потому что все остальные уже летали на самолетах. Мартин сел посередине, а Джей-Джей — у прохода. Но буквально через несколько минут он поменялся местами с Джесс, которая успела поругаться со своей соседкой, так что шуму и возни было достаточно. А еще вы, наверное, знаете, что когда самолет взлетает, то издает неприятный звук, равно как и то, что иногда самолет потряхивает в воздухе. Но я, естественно, ничего этого не знала и поэтому чувствовала себя ужасно. Мартину пришлось взять меня за руку и успокаивать.

А еще вы, наверное, знаете, что, когда глядишь на землю из окна самолета, она становится все меньше и меньше, и ты никак не можешь не задуматься обо всей своей жизни — от самого начала до настоящего момента, а еще обо всех людях, которых ты знаешь или знал. И вы знаете, каково это: благодарить Бога за этих людей и злиться на Него за то, что Он не помог тебе лучше их понять, а в итоге совсем запутаться и испытать непреодолимое желание поговорить со священником. Я решила не сидеть у окна на обратном пути. Не понимаю, как это выдерживают люди, летающие на самолетах раз в год или даже чаще. Честно не понимаю.

Отсутствие Мэтти я ощущала почти физически — у меня словно ногу отняли. Настолько странное было ощущение. Хотя я наслаждалась легкостью, так что, пожалуй, это было не совсем, будто мне ногу отняли, — сомневаюсь, что люди получают удовольствие от того, что у них нет ноги. И еще надо отметить, без Мэтти стало проще выбраться куда-нибудь, но зато одноногому человеку, наоборот, сложнее. Так что честнее всего будет сказать, что, оставшись на это время без Мэтти, я словно лишилась третьей ноги, потому что с третьей ногой, наверное, сложно ходить — она все время будет мешаться — и без нее намного проще. Больше всего я скучала по нему, когда самолет потряхивало; я думала, что умру, так с ним и не попрощавшись. Тогда я начала паниковать.

Мы даже не поссорились в первый же вечер. Все были счастливы, даже Джесс. Отель был приятный и чистый, у нас всех в номерах была ванная и туалет, что оказалось для меня сюрпризом. А когда я отдернула занавеску, свет хлынул в комнату, как вода из прорвавшей дамбы, — я едва на ногах устояла. Меня подкосило, и мне пришлось прислониться к стене. Море там тоже было, но оно не такое яростное и сильное, как свет, оно было синее и тихое, едва слышно шептало что-то. Кто-то может видеть это когда захочет, подумала я, но потом решила отогнать от себя подобные мысли, поскольку до добра они не доведут. Нужно было быть благодарной, а не желать жены соседа моего — точнее, вида на море из его окна.

Ужинали мы неподалеку от отеля, в ресторанчике на берегу моря. Я заказала рыбу, мужчины выбрали кальмаров и лобстеров, а Джесс — гамбургер. А еще я выпила несколько бокалов вина. Я не стану рассказывать, когда я в последний раз ела в ресторане и когда у меня в последний раз к ужину было вино, — я усваиваю свой урок. Я даже не пыталась сказать об этом другим, поскольку мне было бы тяжело об этом рассказывать, а им было бы еще тяжелее выслушать. Как бы то ни было, они понимали, что ничего подобного со мной не происходило уже очень давно. И восприняли это как нечто само собой разумеющееся.

Впрочем, я все равно скажу, и мне все равно, как это прозвучит: это был самый чудесный ужин в моей жизни, и, возможно, лучший вечер в моей жизни. Неужели так радоваться чему-то — это плохо?

Первый день прошел, пожалуй, не так уж плохо. Меня пару раз узнали, и в итоге мне пришлось одолжить у Джей-Джея бейсболку и надвинуть ее на глаза. Меня это расстраивало, поскольку я не любитель бейсболок и к тому же терпеть не могу людей, которые не снимают головные уборы, садясь за стол. Ужинали мы в ресторанчике для туристов на берегу моря, в котором было рыбное меню, а еда не очень вкусная. Я не стал жаловаться только потому, что Морин сияла от счастья: она была на седьмом небе от разогретой в микроволновке камбалы и теплого вина, и портить ей настроение было бы хамством.

Морин никогда нигде не была, а я ездил отдыхать буквально несколько месяцев назад. Спустя пару дней после моего освобождения из тюрьмы мы с Пенни отправились на Мальорку. Мы остановились в частном доме рядом с городком под названием Дейя, и я думал, что это будут самые лучшие дни в моей жизни, поскольку самые три худших месяца моей жизни были позади. Но, естественно, все было не так; говорить о времени, проведенном в тюрьме, как о трех худших месяцах в жизни — это все равно что говорить о страшной автокатастрофе как о десяти худших секундах в жизни. Звучит логично и понятно; на правду похоже. Но это неправда, поскольку самое худшее время — после, когда приходишь в себя в больнице, чтобы узнать, что твоя жена погибла или что тебе ампутировали ногу, так что самое страшное только началось. Я понимаю, что нельзя это сравнивать с недолгим отпуском на прекрасном острове в Средиземном море, но именно на Мальорке я понял, что самое ужасное еще не закончилось и, возможно, не закончится никогда. Тюрьма была унижением, кошмаром, там было страшно тоскливо, она уничтожала душу — причем слова здесь не могут всего передать. Вот вы знаете, что такое «викторина»? Я узнал об этом в первую же ночь. «Викторина» — это когда накачавшиеся наркотиками психи садятся за стол и закидывают друг друга вопросами о том, что бы им такого сделать с непопулярными и/или знаменитыми новичками. В первый же вечер я стал темой викторины; не стану утомлять вас перечислением даже самых оригинальных предложений — скажу лишь, что той ночью я плохо спал и впервые в жизни у меня в голове возникали очень жестокие картины мести. Я полностью сосредоточился на дне освобождения, и хотя, наступив, он принес мне облегчение, длилось оно не особенно долго.

Но «мотают срок» преступники, а я, при всем уважении к моим друзьям из корпуса «Б», не был настоящим преступником; я был телеведущим, который совершил ошибку, но который ни за что не станет «мотать срок». Это вопрос классовых различий, и, простите, бессмысленно притворяться, будто это не так. Понимаете, остальные заключенные, скорее всего, вернутся к своей прежней жизни, они будут воровать, торговать наркотиками — не важно, что они там будут делать, но они вернутся к тому, от чего их отвлекло тюремное заключение, которое для них не проблема — ни с социальной точки зрения, ни с профессиональной. Более того, их перспективы и социальный статус могут даже улучшиться.

Но нельзя вернуться к уютному существованию человека среднего класса после отсидки. Все кончено, тебе здесь не место. Ты не пойдешь к редактору утренних передач и не заявишь, что опять готов вести шоу. Не постучишься в дверь к старым знакомым, не скажешь им, что ты снова можешь заходить к ним на ужин. А уж на попытки уговорить бывшую жену позволить тебе видеться с детьми и время тратить не стоит. Сомневаюсь, что жена Большого Джо запретила бы мужу навещать детей, да и его друзья в пабе вряд ли толпились бы в углу, осуждающе поглядывая на него и что-то бурча под нос. Готов поспорить, они купили бы ему выпивки. Я долго и мучительно об этом думал и в итоге пришел к мысли о радикальном реформировании системы назначения наказаний: я решил, что любой человек, зарабатывающий, скажем, более семидесяти пяти тысяч фунтов в год, не может попасть в тюрьму ни при каких обстоятельствах, поскольку тогда наказание всегда будет более суровым, чем человек заслуживает. Можно приговорить его к принудительному посещению психоаналитика, или обязать жертвовать определенные суммы на благотворительность, или еще что-нибудь.