Кухня в «Клинче» славилась на весь город, и народу в заведение набивалось много и всем хватало уюта.

А саксофон! Музыка была живая, и саксофон был просто волшебным. Не было никакого оркестра, только музыкант с золотым саксофоном.

А еще картины со всего света и потолки в виде карты, улицы, лица, дождь, балконы и окна. С потолка на посетителей смотрели машины. Самолеты.

Столик на двоих у окна, за которым мягко стелил свет уличный фонарь.

Марианна не опоздала, и Вигдор подумал, что это хороший знак.

Они оба были в предчувствии чего-то важного. Вигдор не верил в чудеса, но чувствовал, что «все» верстается каким-то особым и никому не известным способом. Как говорится, «все сложилось».

…Официант сделал уже несколько попыток «выведать» меню, но Вигдор всякий раз извинялся и говорил: «Через несколько минут».

Чижевский не то чтобы «трусил» сказать главное, зачем позвал Марианну, он просто не знал, как это делается в реальной жизни. «А еще писатель, – мелькнула мысль. – Нет, ты самый настоящий „писхатель“, Селина права».

И после этого он расхохотался, радостно и свободно. Спохватился, стал извиняться перед девушкой, которая посмотрела на него с некоторым испугом.

– Прости, прости, пожалуйста, я просто долго не мог сказать тебе того, что хочу и ради чего позвал тебя на свидание. Марианна, я хочу, чтобы ты стала моей женой! Потому что влюблен по самые уши. Вот, – выдохнул Вигдор, протягивая Марианне бархатную красную коробочку.

Теперь она смотрела на Вигдора хотя и без испуга, но с явной растерянностью.

– Ты станешь моей женой, или как?

И тут захохотала Марианна. И это было так неожиданно и естественно, что они смеялись оба. После «грозы» напряжение упало враз, так что реакция обоих была «по случаю». Вигдор понял это своим сочинительским чутьем, а потом, когда «смех до слез» прошел и бархатная красивая коробочка оказалась у Марианны, была открыта под женское «ах, как это красиво», колечко оказалось на ее пальчике, она просто подошла к Вигдору, села ему на колени и поцеловала под изумленные взгляды изумленной публики. И все, догадавшись, что происходит за соседним столиком, стали аплодировать…

…И это была такая лунная ночь для двоих, что свет не покидал их до самого утра.

За 8 дней до начала судебного процесса

Рано утром Спицын отправился в театр. Как давно он не был в этих узких коридорчиках, которыми было пронизано все театральное нутро. Не удивительно, что здесь можно легко заблудиться. Тусклые лампы освещали эти лабиринты и проходы к гримерным, репетиционным залам, костюмерным.

Архитекторы явно экономили на площадях. Блистать должна была только сцена и фасад старинного особняка, построенного еще купцами в пору императорской России.

Около этой двери Спицын остановился. Когда-то это была гримерка Веры. И он бежал сюда после премьеры с огромным букетом, никого не стесняясь и не думая о том, стесняет ли он этим Веру, свою жену, которая работала здесь. Так уж случился в их судьбе треугольник и оказалось, что выбора нет – был он равнобедренным и соответственно путь от угла к углу получался равным.

…Семен Фадеевич, как и обещал, был на месте. Спицын подумал, здесь ничего не изменилось: все тот же стол, стеллажик, на подоконнике громоздились рукописи, книги, фотографии, какие-то листки, вероятно, необходимые для работы завлита.

Спицын, конечно, не ощутил, что Семен Фадеевич встретил его, может быть, чуть дружелюбнее, чем в прошлый раз у старого дома.

– Вот, возьмите, столько лет конверт хранил. А может, это и хорошо. Кто знает, что Верочка написала? Спицын, вы уж простите меня, плохим я оказался почтальоном.

Художник не сказал ничего. Только махнул рукой. Конверт спрятал в боковой карман машинально. Кивнул головой то ли в знак благодарности, то ли так попрощался и ушел.

Завлит же подумал, что Спицын положил конверт ближе к сердцу, и он стал относиться к художнику еще чуточку теплее.

Как-то само собой получилось, что Спицын вновь оказался у старого дома. Наверное, это письмо толкало его к месту, где он с Верой часто встречался и где они могли часами разговаривать о чем угодно, сидя на лавочке под старым тополем, который кривлялся изогнутым от ветра стволом.

Он был тут вчера и вновь почувствовал, как же ему здесь хорошо. Этот старый дворик, казалось бы, застыл во времени. Все вокруг изменилось, разрушилось и вновь застроилось. А он остался из его воспоминаний. И сам дом, и заборы, и тополь, кажется, держатся из своих последних деревянных, тополиных сил.

Спицын сел на лавочку. Достал конверт, осторожно вскрыл его и ему показалось, что он ощутил запах любимых Вериных духов.

Он читал и искренне плакал, не стесняясь ни дома, ни тополя, ни всего, что окружало его в тот миг. И плакал он, судя по всему, от того, что строки вернули ему ощущения счастливого времени, которое, конечно же, было.

«Дорогой Спицын!

Я давно хотела написать тебе письмо. Без особой цели, а уж тем более не в связи с каким-нибудь событием, и, упаси бог, нашей с тобой размолвкой. Слова порой трудно произнести, мне легче петь, чем говорить. Помнишь, мы вместе смотрели чудесный фильм с Глаголевой. Ее героиня не могла говорить, ее словами были распевы. Но я и этого не могу сделать, поскольку мы редко бываем вместе. Ты не свободен.

Мы скоро расстанемся, Спицын. Так надо и так складывается жизнь. Но я хочу, чтобы ты знал – у нас будет ребенок. Девочка. Я даже придумала ей имя – Адель. Почему такое странное имя выбрала я для нашей дочки? Даже не знаю. Хотелось, чтобы оно было ярким и звучало твердо. Малютке, скорее всего, придется по жизни трудновато. Такие уж у нее родители.

Мы поступили очень правильно, решив расстаться и расстаться друзьями. Я, правда, плохо понимаю такую дружбу, наверное, это писатели придумали конструкцию, которая позволит хотя бы как-то делать вид, что мы люди взрослые, умные и плохо умеющие ненавидеть. И ты, и я, понимаем, что жить в одном городе при наших обстоятельствах и профессиях сложно. Я попросила свою сестру Машу встретиться с тобой и поговорить о будущем нашей малышки.

Прости, Спицын, я допустила слабость, решив оставить Адель, но иначе поступить не могла.

Маша в курсе всех наших с тобой отношений. Она знает об Адели, знает, что мы расстаемся.

Можно было и не встречаться с тобой, но мне показалось, это будет слишком жестоким и по отношению к тебе, да и ко мне с Аделью тоже.

Адель родится за границей. Так складывается, а потом мы вернемся на родину и на какое-то время переедем в другой город. У меня много предложений от театров. Так что, Спицын, ты нас не ищи, не трать время попусту. Пусть все, что было, останется таким вот эпизодом нашей истории, в итоге которой появится новая жизнь.