Повторяю, стратегия масс основывалась как на существовании миллионных армий, пребывающих в непрерывном движении, так и на тактическом взаимодействии всех частей, неразрывно связанных друг с другом тесными контактами. Я называл эту стратегию «stratégie serrée» (стратегия уплотнения – фр.) – ибо она уплотняла войска в их движении так, чтобы придать им силу массы, или «stratégie encadrante» (стратегия обеспеченных флангов – фр.) – потому что обеспечивала каждой части непосредственную поддержку соседей. Стратегия окопов ничего не изменила в этой области, наоборот – усугубила. Она несравненно умножила массы, так как не боялась проблемы миллионов, заперев их недвижимо в окопах, а контакты между частями облекла в материальную плоть, связав массы непрерывной линией колючей проволоки и окопов. Вот почему последователи этой стратегии с таким запалом требовали: «Faites une ligne forte!»

У п. Тухачевского я не заметил стремления решить эту важнейшую проблему – проблему борьбы с пространством, которое он не мог, не был в состоянии заполнить войсками. Может, потому и не осуществилась его идея таранных масс, питающих силы войск при проведении глубоких операций на больших пространствах и при растянутых фронтах, что с самого начала он допустил эту основную ошибку. Играл словами без содержания. Не имел масс, не мог превратить их в реальную, сплоченную силу.

Я заканчиваю свои размышления по поводу попыток п. Тухачевского решить наконец великую проблему, стоявшую и перед ним, и передо мной, когда я был вынужден вести войну в таких же условиях, что и он. При этом я не хочу анализировать те способы и методы, которыми данную проблему решал я, стремясь добиться того, к чему призывает стратегия, – победы и для себя, и для войск, и для страны, которую я защищал. Скажу только, что с моей стороны все два года войны были отмечены победами. Каждый раз, когда я вершил дело войны своими собственными руками, я одерживал победы, которые в истории этой войны становились эпохами, ибо всегда были победами стратегическими, а не результатом тактического превосходства. Я вынуждал противника изменять его стратегическое построение, я заставлял его искать в ходе боя новые способы всей организации боевых действий, так как все его предварительные заготовки рушились в огне сражений под влиянием моих побед.

Так, в начале 1919 года мне понадобилось всего несколько дней, чтобы одним броском на Вильно отодвинуть фронт на 200 километров к востоку, преодолев огромное расстояние относительно малыми силами. Когда, еще раз испытывая свой метод на полях Украины, я вел войска в наступление, я умышленно встал во главе одной из армий (3-й), чтобы самому проверить правильность своих мыслей, не отягощая чрезмерными, как мне казалось, требованиями никого из своих подчиненных. Двух дней боя было достаточно, чтобы противостоящая мне советская 12-я армия была разбита до такой степени, что до самого конца войны уже не смогла оправиться от этого поражения. Помню радостную минуту, когда у себя на столе я нашел текст телеграммы командующего этой 12-й армией, открытым текстом посланную в эфир по радио: «Где мои дивизии?» Ответ он получил только от одного комдива, который по рации, укрытой в каком-то лесочке, передал: «Нахожусь там-то и там-то, а где мои войска – не знаю».

В третий раз я взял управление войсками на себя в битве под Варшавой. И хотя я с горечью вспоминаю всю абсурдность своего замысла на это сражение и, наверное, никогда не смогу избавиться от этого чувства, тем не менее минута, когда в бешеном галопе сражения еще недавно победоносные армии противника в панике бежали, раскалываясь одна за другой как орехи, – эта минута навсегда останется свидетельством триумфа полководческой мысли, триумфа воли к победе.

И, наконец, на сером рыцаре Немане, любовнике Вилии, непосредственно управляя половиной наших войск, я победоносно закончил эту войну. И вновь повторяю, я не обязан разъяснять свои методы и способы управления войсками на поле боя, придавая им вид доктрины. Я только знаю, что, будучи бессильным, численно бессильным по сравнению с пространством, охваченным боевыми действиями, я сумел украсить победой знамена наших войск. А добился этого не стратегией масс, которых у меня не было, не стратегией уплотнения или стратегией обеспеченных флангов, не стратегией окопов, которых не строил. Я воевал другим способом, который назвал «stratégie de plein air»– стратегией вольного воздуха, в которой всегда воздуха больше, чем солдат на полях сражений, стратегией, где волки и лоси могут свободно бегать, не мешая войне, не мешая победе.

Я знаю, что многие из тех, кто ломал голову над той же проблемой, что и я, пытаясь описать способы, которыми я эту победу достиг, в бессилии опустили руки, говоря, что да, победа была, но только потому, что война была ненастоящая. Какая-то полувойна или даже ее четвертушка; какая-то детская возня, перед которой великая теория войн с презрением захлопывает свои двери.

Я не противлюсь. Хочу только заметить, что эта возня затронула судьбу двух государств, насчитывающих вместе 150 миллионов человек. Хочу только напомнить, что эта война чуть не перевернула судьбу всего цивилизованного мира, что ее кризисы были кризисами миллионов и миллионов живых существ, а победа, дай Бог надолго, укрепила исторические основы обоих воюющих государств. Пусть будет возня, если для нее не нашлось подходящей доктрины.

Нарушение контрреволюционных сил, возглавляемых ген. Деникиным, содействовало окончательному выявлению тех течений английской политики, выразителем которых являлся Ллойд Джордж и которые возникли еще с осени 1919 г. Под их влиянием английская политика стремилась к установлению деловых отношений с советской властью в надежде на ее последующее перерождение мирным путем, под влиянием установления торговых связей с капиталистическим Западом. При господстве такой точки зрения продолжение Гражданской войны в России и поддержка ее не отвечали уже видам великобританского правительства. Поэтому оно поспешило предложить ген. Деникину свое посредничество в капитуляции его перед советской властью.

Что же касается Франции, то падение власти Деникина не повлекло за собой каких-либо изменений в руководящих линиях французской политики в отношении русского вопроса. Как нами уже указывалось, Франция вынуждена была еще весной 1919 г. отказаться от прямого вооруженного вмешательства в Гражданскую войну в России, но это нисколько не помешало ей укреплять вооруженную мощь лимитрофных государств, в первую очередь Польши и Румынии, а также продолжать снабжение деньгами и материальной частью остатки белых армий. Сохраняя по-прежнему непримиримое и враждебное отношение к советской власти и ее государственности, Франция мыслила посредством лимитрофов, с одной стороны, обеспечить Европу от заразы большевизма, а с другой стороны, при помощи их вооруженной силы добиться восстановления своих экономических интересов на юге Украины и в Донбассе. Главной же ее заботой по-прежнему являлось поддержание того клина, в виде белой Польши, который Антанта в результате Версальского мирного договора вогнала между Советской Россией и побежденной Германией. Казалось бы, что особый интерес и значение для Франции приобретали те остатки Вооруженных сил Юга России, которые нашли убежище в Крыму. Но судьба последних считалась уже предрешенной, и ставка на них была более чем сомнительной. Поэтому все внимание французской политической мысли привлекала к себе Польша как «восточный бастион военного могущества Франции».