Проследим дальше попытки использовать таран. К моему великому удивлению, выбор дальнейшего направления для таранных масс вовсе не был продиктован стремлением найти для них участок с самым сильным сопротивлением противника. Наоборот, когда дело не выгорело на голубой Вилии, на пути п. Тухачевского встал ее серый любовник, Неман, который, защищая родную землю, диктовал п. Тухачевскому направление движения войск. Он вынудил его забыть о противнике и приспособить движение тарана к извилистому течению Немана. Таран, накрепко связанный с Неманом, уже не отвечает задачам боя, задачам поддержания слабеющих флангов. А фланги действуют абсолютно самостоятельно, без всякой связи с тараном. На пути встает новая преграда, преграда, на которой укрепился противник. Это – Неман и Шара.

Таран, стиснутый Неманом, суживается и уплотняется. В этом месте он идет наиболее плотной массой. Как будто п. Тухачевский предчувствовал, что именно правый фланг, его 4-я армия будет остановлена и ей потребуется помощь тарана.

Неман сломлен. Но кто его в конце концов форсирует? Опять не таран! Опять 4-я армия п. Сергеева со своей конницей! Опять фланговый обход, даже без попытки прорвать оборону тараном! Опять таранные массы болтаются без пользы, подчиняясь не указаниям п. Тухачевского, а велениям Немана!

Дальше возникает новая преграда. Не помогла Вилия, не помог Неман. Преградой встают опять две реки – Нарев и Буг. Таран, стиснутый еще Неманом, так и идет в плотном стратегическом построении, не расширяясь к югу: ударив на юге один раз в пустоту, он уже не хочет решать там исход операции.

Что же происходит на этих реках? Интересен в этом отношении приказ п. Тухачевского, датированный 1 августа 1920 года и приведенный в книге п. Сергеева. Цитирую дословно: «Перед фронтом 15-й армии противник оказывает упорное сопротивление в целях окружения и уничтожения противника; командующий фронтом приказал нашей армии: продолжать движение в направлении Остроленки, двумя дивизиями ударить по противнику в общем направлении на Мазовецк». То есть опять 4-я армия п. Сергеева, задержанная в это время тем же Наревом под Ломжей, должна помогать тарану, а не таран – 4-й армии. Так и хочется сказать: «В тревогу – мы к богу, а по тревоге – забыли о боге». Упорное сопротивление должно быть сломлено не тараном, а опять обходным маневром «нетаранной» северной армии.

Итак, таран пока нигде не дал результат: он либо бил в пустоту – как это было под Минском, либо опаздывал – как под Вильно, либо оставлял решающее слово за обходящей 4-й армией – как на Нареве. Может, он пригодился на последнем этапе похода, когда Висла предстала пред очами если не п. Тухачевского, то его войск? Не хочу быть злорадным. Мне известны тяготы управления войсками, я знаю, что ошибки иногда неизбежны. Но у меня мелькает мысль, что – кто знает – может, навязчивая идея тарана и привела п. Тухачевского к поражению под Варшавой. Построенная тараном 15-я армия, по его приказу от 8 августа, шла не для того, чтобы решить исход боев под Варшавой, ибо ее участие в них не предусматривалось, а имела задачу чисто географическую: перейти широкую Вислу, где противника не было.

И только последняя задача тарана, задача, рассчитанная не на победу, а на поражение, была выполнена «самой таранной» 15-й армией. Когда все другие армии или в беспорядке отступали (16-я), или спасались бегством, бросая своих товарищей по несчастью на произвол судьбы (3-я), 15-я армия в течение двух дней 18 и 19 августа пробовала играть роль старой гвардии, которая умирает, но не сдается.

Прослеживая с исторической точки зрения процесс материализации мысли п. Тухачевского, я не хочу сказать, что он витал в облаках, заранее обрекая себя на неудачу. Это не так. Его мысль имеет свою ценность, и немалую. В ней много того, над чем я советую задуматься всем, кто занимается военным искусством. Есть попытка, пусть неудачная и которая наверняка не удовлетворила и самого автора.

Когда я пытаюсь глубже вникнуть в мысль п. Тухачевского, когда стараюсь отыскать в его рассуждениях и выводах корень ошибки, я обнаруживаю ее всегда в одном и том же. Ошибка заключается не в таране, не в методах восполнения сил при ведении глубокой военной операции, заранее рассчитанных на сопротивление противника, но также заранее исключающих и саму мысль о том, чтобы диктовать противнику свою волю и навязывать ему способ действий, надеясь, что он будет сопротивляться только там, где этого пожелает замысел доктринера.

Ошибку в рассуждениях и выводах п. Тухачевского я вижу в том, что он старался провести параллель между своими действиями и действиями германской армии на французском фронте в 1914 году. В своем анализе на предыдущих страницах я усиленно пытался показать, какими опасными ловушками могут быть для полководцев слова, фразы, геометрические фигуры и географические названия – все то, что вызывает гневный протест великого Наполеона, до сих пор взывающего из-под купола Дома Инвалидов: «Mais c'est la realité des choses qui commande messieurs!»

Итак, поход немцев на Париж, к Сене и за Сену. Неужели п. Тухачевскому не приходило в голову, что этот поход – плод великой мысли и огромной работы ума и нервов Шлиффена – тесно связан с попыткой решить проблему, которая в его времена встала перед стратегией и дождалась попытки своей реализации в 1914 году? Это была попытка решить проблему масс, создать стратегию масс. Когда в невообразимой погоне за количеством, за численным превосходством, в погоне, характерной для стратегии после прусских побед 1870 года, армии Европы вышли далеко за рамки миллиона человек, возникла новая, неизвестная дотоле проблема: как сочетать движение с массой? Как согласовать маневр с множеством сооружений, необходимых для войны, с огромным количеством артиллерии, с бесчисленными обозами, со всей массой приспособлений, без которых война с ее современными средствами ведения борьбы была бы бессильна? Стратегия масс и их движение ради победы! Вот то, над чем в тиши кабинетов напряженно работали высшие офицеры, вот то, что занимало многие умы, мечтающие о новых Каннах и Седанах, Йеннах и Аустерлицах!

Я знаю, что мою книгу будут читать люди, которые над этими вопросами не ломали себе голову и не трепали нервы, поэтому приведу одно сравнение, которое, возможно, покажет всю величину и значимость данной проблемы.

Возьмем миллионный город, например Варшаву, и поставим вопрос о ее переносе куда-нибудь в Псе-Вульки или в Псе-Кишки, из которых и вылазить-то неполитично, как говаривал Заглоба. Представим себе Варшаву, передвигающуюся изо дня в день, пешком, на колесах, со всем гигантским хозяйством каждодневных нужд и забот.

А дьявольская погоня за количеством уже превышала пять миллионов. И стратегия масс требовала, чтобы пять Варшав стремились к победе, чтобы пять Варшав могли жить каждый день на новом месте, чтобы пять Варшав, обеспечивая дело победы, ежедневно отбрасывали отходы военной деятельности куда-то в далекий тыл и ежедневно же поставляли новую пищу орудию войны, вечно ненасытным орудийным пастям и винтовочным стволам. Стратегию масс связать с движением, а через движение прийти к победе! Вот проблема, которая была поднята в походе немцев к Сене и за Сену.

И если п. Тухачевский свою 15-ю армию, сжатую в таран, называет «массой», то позволю себе напомнить ему, что по его же подсчетам в 15-й армии было в общей сложности 46 883 бойца. В одном германском корпусе было больше людей! И когда он употребляет слово «масса» в отношении 15-й армии, когда загоняет ее в якобы тесный для нее коридор и замедляет ее движение – пусть он прочитает описание перемещения пяти корпусов германской 1-й армии Клюка через настоящую теснину – город Аквизгран, и пусть сравнит это перемещение с действиями своего тарана на широких пространствах от Глубокого до Молодечно! Может, тогда он не назовет так нескромно свою 15-ю армию «массой» и не будет искать вдохновения для решения своих проблем в стратегии масс, которых не имел.