— Виктор…

— Но только ради тебя. Джон слишком горд и сам не попросит меня об этом, хотя не уверен, стал бы я помогать ему, даже если бы он обратился ко мне. Однако ты, Дженни, должна жить в собственном доме и думать о семье. Только ради тебя я помогу своему брату.

Но Дженни покачала головой.

— Виктор, ты не должен так поступать ради меня. Ты должен так сделать по велению своего сердца. Ведь он твой брат…

Виктор рассмеялся.

— Да, он мой брат. Именно из-за этого ты приходишься мне родственницей, ведь так? Или невесткой, что одно и то же.

Услышав горечь в голосе Виктора, она поднесла руку к горлу. Сжимая брошку с камеей, Дженни сказала:

— Это не одно и то же.

К моему удивлению, Виктор вдруг бросился к Дженнифер, схватил за руки и держал крепко, будто собираясь встряхнуть ее. Его лицо стало грозным, словно надвигавшаяся буря, отчего мы с Дженнифер испугались и затаили дыхание.

— Тогда что же это! — воскликнул он хриплым голосом, почти похожим на рычание. — Кто же мы, если не родственники?

— Виктор, я…

— О боже! — воскликнул он, отпустив ее столь же неожиданно. — Что на меня нашло? Жена моего брата! Неужели я сошел с ума?

— Тут нет твоей вины, — выпалила она. Щеки Дженни сейчас залились густым румянцем, и я подумала, что его прикосновение и близость на мгновение разбудили в ней надежды. — Как и моей…

Хотя Виктор и смотрел на нее сердито, я знала, что он злится на себя, а не на Дженнифер. К этой хрупкой женщине, о которой Виктор думал целый год, он испытывал поразительную нежность, и казалось, что он готов разрыдаться из-за того, что она не принадлежит ему.

— Так не должно быть… — наконец прошептал он. По лицу Виктора теперь было видно, что он смирился с поражением. — Я целый год представлял себе это мгновение, понимая, что однажды оно должно прийти, что настанет час, когда мы с тобой встретимся лицом к лицу. В своих мечтах я часто спрашивал себя, удастся ли мне выдержать этот момент и не выдать свою темную тайну. Но теперь я понял, что не смогу, поскольку я всего лишь мужчина. Дженни, за двенадцать месяцев моя любовь к тебе не ослабла. Неужели меня приговорили к ужасному наказанию за преступление, которого, если мне не изменяет память, я не совершал?

— Если это так, — пробормотала она спокойно, — то я получила тот же приговор.

Мой прадед некоторое время стоял неподвижно, и я уже заволновалась, не остановился ли почему-то бег Времени. Но он дышал, и слышно было едва различимое тиканье викторианских часов на каминной полке. Наконец прозвучал его далекий голос:

— Я лишь в мечтах представлял, что ты любишь меня. Я не был в этом уверен. Но когда мне показалось, что это правда, то стал опасаться, что в своем необузданном воображение могу неправильно истолковать выражение твоих глаз. Я был похож на утопающего, хватающегося за соломинку, но теперь вижу, что все же оказался прав. Значит, ты меня действительно любишь. Но не самое ли это страшное наказание, не лучше ли было, если бы ты меня не любила?

— Это не наказание, Виктор…

— О боже! — воскликнул он. — Если это не наказание, то что? Знать, что мы обречены прожить жизнь вот так, видясь, иногда касаясь, но так и… не познав друг друга?

Когда по лицу Дженнифер покатились слезы, Виктор снова приблизился к ней и нежно вытер их.

— Мне следовало уехать в Шотландию. В ту ночь, когда я вернулся, лелея пустые надежды о том, что мы будем вместе, и обнаружил, что ты стала женой Джона, мне следовало покинуть Уоррингтон и поискать медицинскую практику подальше отсюда. Но я совершил глупость. Такую же, как в тот далекий первый вечер, когда встретил тебя и решил, что должен вернуться и жениться на тебе. Вот теперь нам предстоит мучиться.

— Разве это такое мучение, Виктор?

— Знать, что я не могу поцеловать тебя, знать, что ты должна лечь в постель моего брата? Да, это мучение.

— А как же мгновения, которые сводят нас вместе, как сейчас, когда мы одни и наслаждаемся обществом друг друга? Разве слова или улыбки недостаточно? Разве это не лучше, чем ничего? Подумай, Виктор, какое одиночество нас ждало бы, если бы мы расстались. Подумай о бесполезно проведенном времени в чужой стороне и о моих одиноких ночах с мужчиной, которого, как мне казалось, я когда-то любила, но ошиблась. Лучше ли нам в самом деле расстаться и все время мучиться или лучше воспользоваться тем, что осталось?

Виктор отвернулся и ударил кулаком в ладонь.

— Я не могу ответить на эти вопросы! Сейчас я хочу быть с тобой и никогда не уходить. Но когда я на работе и осознаю горькую правду нашего положения, то в голову приходит мысль, что легче собрать вещи и уехать.

— Легче?..

— Нет, не легче! Но лучше, ей-богу!

По мере того, как оба заговорили более страстно, сила охвативших их чувств наполняла комнату и обволакивала меня. Я чувствовала, как их страсти сталкиваются и сливаются, и страдала за них обоих. Их страдания задели глубинные струны моей души и разрывали меня на части. Я ничего не могла с собой поделать. Я не выдержала.

— Виктор! — пронзительно вскрикнула я.

Виктор обернулся, на его лице отразился испуг. И оба тут же исчезли.

Я мучилась всю ночь. Меня снова посетили эротические сны: образы Виктора, ощущение нашей интимной близости. Во сне его любовь обволакивала, поглощала меня. Я дрожала в предвкушении экстаза. Но мое желание так и осталось неосуществленным. Мой разум обманул меня, играл со мной и в конце концов оставлял меня жалкой и неудовлетворенной.

Просыпаясь, я ощущала, будто во мне пробуждается великое множество личностей, и каждая жаждала удовлетворения. Никогда раньше я не испытала подобной сексуальной лихорадки, даже во время любовного экстаза. Но раньше ведь ни один мужчина не затрагивал меня до глубины души. Казалось, каждый мой нерв заряжен электричеством, будто стоит только выключить свет и я засверкаю в темноте. И только Виктору Таунсенду дано меня удовлетворить.

Иногда, стоя у окна и чувствуя, что мою страсть охлаждает дождь за окном, я задумывалась над своими причудливыми снами и не понимала, что они могут означать. То, что я влюбилась в Виктора Таунсенда и желала его. Но почему я увлеклась им так, как ни одним мужчиной раньше, стало полной загадкой. Сны казались причудливо символичными, в них являлся мой прадед, они вращались главным образом вокруг интимной близости. Казалось, будто, вступая в любовную связь со своим прадедом, я завершаю цикл жизни. Точно так же, как он однажды дал мне жизнь, породив моего дедушку и тем самым мою мать, мой давно умерший прадед обрел новую жизнь через меня.

Сама эта мысль казалось нелепой, и я тут же отогнала ее. Я просто влюбилась в мужчину, который казался мне настоящим. То, что он был моим прадедом, не имело значения, в действительности я воспринимала его лишь как Виктора Таунсенда. Я снова уснула в кресле и, став невольной пленницей Морфея, еще раз переживала лишавшие равновесия и возбуждавшие меня эротические сны.